Козинцев перебил её:
Роза Алексеевна говорит о работе в социальных сетях. Твоей задачей будет вести аккаунты местного отделения партии, обеспечим тебе рабочее место, всеми методическими материалами снабдим. Работа творческая, нестандартная, что скажешь?
Я согласен.
Тогда мы тебя оформим с понедельника, так удобнее будет, да, Роза Алексеевна? И можешь начинать, времени на раскачку нет.
С этими словами для Петра Мельниченко началась политическая жизнь.
3
Партийный актив готовился к проведению конференции по выдвижению кандидата в губернаторы. Адская духотища мучила набившийся в актовый зал Комитета народ. Бабушки и дедушки, несколько молодых мужчин и женщин обмахивали лица партийными газетами. Окна были открыты, но летний воздух, сухой и неподвижный, не мог дать спасения. Наконец кто-то додумался включить кондиционер. Когда полилась искусственная прохлада, делегаты несколько расслабились, а кое-кто вздохнул с облегчением.
Пётр, сидя на корточках в углу зала, проверял готовность большой стационарной колонки исполнять гимн СССР. Втыкал флэшку с записью, регулировал громкость, настраивал звучание, вынимал флэшку и начинал по новой. Вдруг кто-то навис над ним неприветливой тенью. Пётр поднял взгляд. Мансур Азарович башкир преклонного возраста, член партии с 1968 года, чьи густые азиатские брови свисали на глаза тыкал ему в лицо листком с напечатанным текстом.
Надо размножить. Вот.
На дедушке красовался китель с наградами и фуражка с красной звездой. Во всём его облике чувствовалась офицерская закалка.
Это воззвание к рабочим троллейбусного депо, его нужно срочно распечатать. Сделай, пожалуйста.
Пётр поднялся с корточек, взял в руки листок мелкие буквы, сплошные и огромные, точно кирпичи, абзацы. Глядеть было скучно на такое воззвание, не то, что читать.
У меня времени нет, он слегка пнул колонку. После конференции или в понедельник только.
Слушай, сделай сейчас. Срочно надо.
Прямо над головой Мансура Азаровича висел прямоугольный транспарант «От каждого по способностям каждому по труду!». «И все здесь верят в те лозунги, думал Пётр. И вот это воззвание к рабочим какая наивность. Какая старческая закостенелость. Если бы не кондиционер, можно было подумать, что сейчас конец 80-х. Такое эхо страны, которой больше нет но я не эхо».
Не буду, ответил он наглым вызывающим тоном. Он мог бы ничего не говорить, молча развернуться и уйти, и, может, так было бы правильнее. Но Пётр хотел усугубить. Хотел уязвить гордость советского офицера.
Петя, зайди, пожалуйста, выглянула из кабинета Роза Алексеевна.
Он зыркнул на Мансура, как бы желая сказать: «Нет времени, понял». Хорошо было бы в придачу ещё и язык показать, но это было бы слишком.
В кабинете собрались, помимо Алексеевны, Штепа Елизавета, Прибрежный и Козинцев. Разговор между ними, по всей видимости, выдался нелицеприятный.
Скажи, пожалуйста, Козинцев обратился к Петру, ты все документы сдал на кандидата в депутаты?
Лицо Петра сделалось жёстким. Он и рта не успел раскрыть, как Козинцев прикрикнул:
Так чего ты тянешь? У нас сроки поджимают. Вы мне так всю предвыборную кампанию завалите. Какие документы ему остались?
Прибрежный дёрнул усом:
Надо получить справки о нежелании состоять в гражданстве Украины, и взглянул на Штепу. И Елизавете так же.
Вы с этими справками не затягивайте, голос Козинцева стал обыденным, но не утратил своей твёрдости. Это уникальная ситуация, как будто из пальца высосана справки эти. Тут мы можем хорошо так пролететь. Как говорится замах рублёвый, удар херовый. Я прошу вас, Геннадий, держать это на контроле.
Михаил Андреевич, я не могу всего успевать, я бухгалтер, у меня дебеты с кредитами.
Если бы ты своими обязанностями весь день занимался, но нет, пасквили в газеты мы пишем, статьи придумываем. Я вам ещё раз говорю, давайте мы не будем размениваться, у каждого есть свои должностные обязанности, их и надо выполнять.
Петь, Петь, пропищала Лиза. Там маленькая ошибочка в докладе мандатной комиссии, можешь, пожалуйста, перепечатать. Я тебе сейчас скину на почту, что нужно исправить.
В присутствии Козинцева Пётр не находил смелости дерзить. Он промычал «угу» и пошёл на рабочее место. В спину раздался голос Розы Белоусовой:
Никакой ответственности у молодёжи, никакой.
Он включил компьютер. На экране только-только выплыла заставка Windows XP, как в кабинет вошли Козинцева и Азарович.
«Наябедничал» догадался Пётр.
Напечатай, пожалуйста, Мансуру прокламации, бросил Михаил Андреевич.
И никуда не деться Козинцеву достаточно было выдать одно лишь указание, чтобы отношения между людьми урегулировались, а работа коллектива упорядочилась. Пришлось вставать, тащится в коридор и запускать ризограф.
Двести штук, Азарович с таким отвращением глядел на трясущийся, издающий скрежетание агрегат, словно боялся, что ризограф вместо бумаги проглотит его самого.
Я не люблю, когда наблюдают, как я работаю, Пётр вытащил из лотка выпавший пробный экземпляр. Вот, пойдёт?
Дедушка недовольно просопел:
Хорошо, и удалился в актовый зал регистрироваться на конференцию.
Тяжёлое ощущение бессмысленности сдавило юношу: «Кого это может впечатлить? Никто не будет их даже читать! Зачем я делаю это?» Ризограф с треском и грохотом заглатывал чистые листы бумаги, пропускал через своё чрево и выплёвывал лишённые души прокламации, изобилующие всевозможными марксистскими клише от «трудового народа» до «пролетарского сознания».
Привет, раздался за спиной прекрасный девичий голос. Я по делу, есть минута?
Сердце Петра затрепыхалось. Лера как хорошо среди гнетущей суеты и потухших старческих лиц увидеть это юное живое существо!
Конечно, есть, пойдём в кабинет.
Ризограф остался работать без присмотра.
Я принесла тут кое-что, взгляни, будь любезен.
Пётр взял из её рук заявление о выходе из Союза. И тут же вся радость погасла, и вместо света что-то страшное и пугающее нависло над ним.
Это из-за того, что случилось?
Между мной и тобой, да. И вообще, мне осточертела ваша организация. Во-первых, мне надоело, что он относится ко мне как к какой-то школьнице, у меня есть самоуважение. Не какие-то остатки, а самое настоящее полное самоуважение.
Ты показывала заявление ему?
Вот ты и покажешь. Петя, сделай хоть что-то, чтобы я могла тебя простить.
Он спрятал заявление в ящик стола. Нечто страшное и пугающее так и висело над ним, и у этого нечто было название ощущение необходимости перемен. Лера уходит, а он, Пётр, так и остаётся топтаться на месте. Она была уже не той девочкой с реконструкции, она стала старше и мудрее. И он ей завидовал.
Помоги мне избавиться, поговори с Коновальцевым. Ты же его друг.
Пётр поморщился. Слово «друг» неприятно отозвалось в нём.
Мне самому не хотелось бы говорить с ним.
Ясно.
Я сделаю, сделаю. Не обижайся только. Ты же понимаешь, что он воспримет твой уход как личную обиду?
А не мои заботы! Почему я должна волноваться, чтобы кого-то там не обидеть, если я не чувствую себя полноценным человеком и хочу уйти?
Порой она становилась такой злюкой, и сейчас Пётр смотрел, как она сыплет злостью, и впервые яро прочувствовал всю ту бездну, что образовалась между ними.
Незадолго до конференции он приплёлся к ней в гости с бутылкой водки и палкой колбасы. Лера училась в колледже на воспитателя младших классов и снимала однокомнатную квартиру вместе с двумя одногруппницами, крымскими татарочками Эсфирь и Асие. Эсфирь, как самую младшую, троица отправила спать в комнату, а сама принялась пьянствовать на кухне. Ася нарезала колбаску, Лера расставила стопки, а Пётр разлил горькую.