Мы сошлись на середине зала и слились в поцелуе, словно были здесь одни. И кто бы мог подумать, что пьяный выпускник, развратник Соболевский на глазах у всех так нагло целуется с настоящей девственницей! Слава богу, что есть на свете чувство, которое называется «плевать на всех!», и что ему подвластны даже стопроцентные девочки.
Мы не виделись с Любашей, наверное, месяц. И я сразу же, как только освободил свои губы, спросил о причине задержки.
Любаше было трудно заговорить. Изнутри ее душил восторг. И она жалась ко мне молча, словно приехала не от мамочки родной, а, наоборот, к ней.
Мы танцевали.
Так что же случилось, Любонька моя? Я уже успел подумать, что ты там вышла замуж и нарожала кучу детей. Не от меня.
Да нет, просто надо было помочь матери, немногословно объяснила она.
Я продолжал расспрашивать Любашу обо всем. И мне удалось выудить, что у нее есть еще две маленькие сестрички, что папа серьезно болен запоями, а мать с утра до ночи пропадает на ферме.
Тогда я и спросил:
Но чего ради ты вернулась?
Она ничего не ответила. Даже немного отстранилась от меня.
Что, видимо, означало протест против моей глупости.
«Конечно же, ради тебя!» кричали ее глаза.
* * *
Танцы закончились раньше положенного, чтобы быстрей прокрутить кино. Механик спешил домой. И толпа его прокляла.
Мы отправились гулять.
Это была теплая летняя ночь. И мы до утра проболтались в Приморском парке. Сопила с Леночкой, Харьковский с Мариной. Дешевый вовремя куда-то исчез. И совершенно ничего в эту ночь не произошло. Но мне хочется, чтобы она осталась в памяти. Потому что в эту ночь всем было удивительно хорошо. Так что мы и не заметили, как наступило утро.
А утром я чувствовал такую свежесть в себе, будто на славу выспался.
* * *
Сегодня опять не пошел на завод. Спешить, думаю, некуда. Все еще впереди. Сейчас главное настроиться.
Детство вроде уже закончилось. Я переворачиваю страницу и действительно начинаю новую жизнь.
Теперь, когда начну зарабатывать, может, и удастся покончить с этой проклятой зависимостью, которая, как печать, лежит на всех моих восемнадцати летах.
А пока еще один, последний взгляд во вчерашний день.
Вот верчу в руках фотографию своей группы. Смотрю на каждую мордашку и кажется мне, что все они меня очень любили. Поэтому приятно смотреть на них и чувствовать что-то похожее на сладкую грусть.
Жека Стародубов. Теперь-то он точно отрастит волосы до пяток. Если, конечно, это не будет противоречить технике безопасности на заводе. А может быть, он скоро женится и жена ему их повыдерет. Бедный Жека. Он так хочет бабу, что, предложи ему сейчас какая стерва себя, он согласится на любые условия. И женится, и острижется наголо, и гантели забросит, и душу продаст.
Чисто по-человечески и сугубо по-мужски мне его очень жаль. В последнее время он даже перестал качать свои мышцы. Начал курить и попивать. Думает, что бабы так сразу и повиснут на шею.
Он страдает угрями и тяжело переживает это. И наверняка все свои проблемы связывает с этим горем. Как-то он спросил:
Леха, у тебя когда-нибудь были прыщики на морде?
Я ответил:
Не, никогда. На морде ничего не было, кроме радости. На жопе были.
Его это убило. Правда, через время он опять спросил:
Леха, а ты что-нибудь делаешь, чтоб на лице не было этого самого?..
У меня, к несчастью, было веселое настроение.
Конечно! говорю. Регулярно занимаюсь онанизмом. Два раза в неделю. Причем строго. А ты что, не знал, что это надо делать обязательно? Не, Жека, тебя, наверно, не из старого дуба сделали, а из молодого. Или вообще из березы!
Бедняга весь покрылся пятнами, и угри его разбухли прямо на глазах. Я так и не понял, то ли действительно подсказал ему выход, то ли наступил на уже больное место. Но вопросов больше он мне никогда не задавал.
Надо заметить, что такая волнующая тема, как рукоблудие в быту, у нас будто и не существует. И вовсе не потому, что никто этим не грешит. Просто мешает пещерная наша стыдливость, явившаяся невесть откуда в пятнадцать лет. Потому что в тринадцать и четырнадцать, насколько помню, мы с друзьями, чтобы убедиться в своих мужских способностях, дрочили открыто. Примерно так же, как в более глубоком детстве показывали девчонкам свои писюны, чтобы те визжали от ужаса и восторга.
Так что стыдливость это шаг от детской непосредственности неизвестно к чему. Не знаю, хорошо это или плохо. Наверно, плохо. Потому что каждый хоронит это в себе, как в могиле. И черт его знает, сколько и чего может быть захоронено в людях. И мало ли когда и чем оно выпрет наружу!
Бедняга Стародубов, как бы ты обиделся, если бы узнал, что я тут написал рядом с твоим именем! Не обижайся, дружище. Я вполне могу ошибаться. И ты со своей стародубовской стороны точно так же можешь назвать беднягой и меня.
Прощай, Жека. Мы не стали большими друзьями, хотя возможность была на всех одна. Выходит, был Федот, да не тот. Только кто из нас с тобой не тот, уже никто не рассудит. Да оно уже и ни к чему.
Сопилкин Вадик. Вот он геройский парень! Рядом стоит. Такой маленький в сравнении с Жекой, руки за спину, взгляд исподлобья. Когда я делал эту фотографию, он был мне не ближе Жеки. Но вот теперь смотрит на меня совсем родной человек.
Иногда, конечно, он бывает невыносимым и мне даже хочется набить ему морду. Но очень редко, гораздо реже, чем Харьковскому. Сопилкина мне всегда не хватает. Не хватает его белозубой улыбки, в которой светится спокойная, незлая ирония ко всему на свете. Не хватает его глубокого и мудрого анализа при случае порхнувшего где-то сеанса.
И до сих пор не могу понять, за что его прозвали Дьячком. В любом случае наши с ним дорожки надолго переплелись.
Гена Шматко. Полковник. Совсем не изменился, если не считать, что стал большим любителем выпить. Скромность и сдержанность во всем остальном вызывают настоящее уважение к нему. И поэтому Полковник для меня всегда останется Полковником. Как бы ни старался Мендюхан извратить это звание, обзывая его Полканом.
Миша Горшков. Амбал. Особый тип несгибаемых людей. Широкая кость, широкая грудь, широкий зад, узкий лоб, мощная шея, мясистый нос, маленькие глазки, маленькие губы. Мне кажется, он не способен поддаваться никакому влиянию. Он не изменится, даже если на него наедет танк. А что-то искать, над чем-то страдать это уже для других. Амбал готовая частица, ингредиент, предназначенный для сложной смеси человеческих отношений. Как будто его специально для чего-то отштамповали.
Не знаю, Амбал, может, я ошибаюсь. Но ты сам виноват, что тобой мало кто восхищается. Ушел в свою скорлупу.
Хотя, если честно, Карманников недавно сообщил мне великую новость: Амбал в Приморском парке трахнул какую-то молоденькую потаскушку. Я поздравил Амбала со вступлением в половую жизнь и пожелал ему творческих успехов. Но он почему-то разгневался и пообещал, что открутит Карману голову. Как будто этим была задета честь его будущей жены.
За Амбалом стоит Коля Курманов и смотрит в объектив глазами постороннего. За последний год у меня сложилось впечатление, что он втихаря где-то подженился и зажил себе маленькой отдельной жизнью. А в бурсу все это время забегал лишь по надобности, как в сортир. И нас он совершенно не видел. И однажды, такой воздержанный и спокойный, чуть не обложил матом мастачку, когда та попыталась сунуть свой рыжий нос в его жизнь.
Таков у нас был Коля Курманов. Но, несмотря ни на что, мы с ним уважали друг друга, как равные владельцы своей собственности уважают друг в друге одно на всех право. И прощаюсь я с ним теперь не более слезно, чем со встречным прохожим.
Юра Хайлов. Волк. Рубашка застегнута под горло, руки чинно сложены на груди, между пальцев неизменная сигарета. А с губ слетает усмешка: «Леха, ты ж забыл пленку вставить!» Не забыл, родной, не забыл!