Ну что, Соболевский, принес? сказала она вместо ответа на мое приветствие.
Я отдал ей Данте со словами:
Будь его воля, он бы к вам не вернулся от меня.
Вот видишь, какой ты, Соболевский! Больше никогда тебе не дам!.. Книжку, разумеется. Лучше я дам тебе себя почитать.
Не стоит беспокоиться, Лариса Васильевна. Мы уж как-нибудь читальным залом обойдемся.
Соболевский!.. Никогда не смей так говорить женщине! Сколько вас можно учить обращению с женщинами?
Тут вмешался Харьковский, который опасался разлада.
Лариса Васильевна, так вы ж нас совсем не учили! Нас все время немки недоделанные учили. А вы ж тока собирались нас поучить в Залевской балке.
Никуда я с вами не поеду, Харьковский!
Бедняга отвесил челюсть и выкатил глаза. Но я пришел ему на помощь:
Ничего страшного, поедет кто-нибудь другой. Пошли, Славик!
Я повернулся и, не попрощавшись, пошел. Но тут же пулеметная очередь прошила мне спину:
Соболевский, ты окончательно стал хамом! Не знаю, с кем ты привык так разговаривать, но со мной не смей! Ты хотя бы из приличия дослушал бы женщину до конца! Я же не сказала, что вообще никогда не поеду! Просто сейчас, в эту минуту, я не могу поехать. И не могу там остаться на всю ночь. У меня ведь все-таки ребенок!
Так мы и сговорились.
Она сказала, что возьмет с собой бутылку водки и в половине третьего будет ждать нас на автостанции. Нам за оставшийся час следовало раздобыть рюкзак, палатку, одеяла и жратву.
С деньгами на этот раз было туговато. Помимо платы за прокат туристских принадлежностей, нам хватило всего лишь еще на одну бутылку вина. С закуской поэтому решили вообще не связываться.
* * *
В назначенное место мы явились минута в минуту в полной боевой выкладке. Она, как всегда, опаздывала. Мы имели счастье увидеть ее ровно через двадцать минут после того, как проводили глазами свой автобус.
Лариса Васильевна, сказал я, вас не смущает, что вы пришли несколько позже, чем следовало бы?
Я еще раз вам повторяю: я не свободная девочка!
Придется ехать на последнем рейсе, с ночевкой, сказал Харьковский.
Я не могу. Девочек своих будете возить с ночевками!
А шо ж вы тогда предлагаете?
Я ничего не предлагаю. Вы мужчины вы и думайте!
Выход один, сказал я, придется разбивать палатку здесь, на остановке
Идея! воскликнул Харьковский. Садимся в тачку и катим до ближайшей посадки. Ставим там палатку и будем думать, шо это Залевская балка!
Идея пришлась по душе, и мы быстро поймали такси.
Лучшее, что попалось нам по пути, это широченная посадка возле асфальтового завода в двух километрах от города.
Мы попросили таксиста тормознуть. Таксист, который всю дорогу рассматривал в зеркало англичанку, остановился и ухмыльнулся. Затем вышел помочь Харьковскому вытащить вещи из багажника. А я, следуя за ним, деликатно намекнул англичанке, чтобы она расплатилась.
И она неожиданно взорвалась:
Подлецы! Негодяи! Привезли женщину в лес и еще заставляют ее платить! Господи, с кем я связалась! Подонки! Настоящие подонки! Завезли в какую-то грязь, а сами еще и без денег оказались!..
Поливая нас таким образом, она все же вынула из сумочки кошелек и принялась в нем копаться. Через минуту выкопала рубль и, не прекращая ругани, протянула его таксисту. Тот ухмыльнулся шире прежнего, так что один его ус вытянулся до самого уха, и сказал, что ему ничего не надо. И англичанка впопыхах вместо благодарности обозвала его сволочью. Таксист не обиделся, но улыбаться перестал. Прыгнул в машину, с визгом развернулся и дал по газам.
А мы двинулись походным порядком. Англичанка плелась за нами и продолжала ворчать, как старая бабка. И я в конце концов пристыдил ее:
Лариса Васильевна, вы, оказывается, жадная женщина. Это очень опасная болезнь. У нас в Дарагановке у одной старухи от жадности лопнул желчный пузырь.
Ее это задело.
При чем здесь жадность, Соболевский? При чем жадность, если вы поступаете не как мужчины! Ты абсолютно меня не понимаешь! Вы что, сразу не могли сказать, что у вас нет денег? А то выходи, плати!.. Как будто я вещь какая! Ты что, меня за вещь принимаешь? Да, Соболевский?..
И она еще долго продолжала бубнить в том же духе. А я шел и думал о том, как после этого она собирается переключаться на любовь. И не мог себе такого вообразить.
Харьковский, идущий впереди, остановился и бросил рюкзак на землю.
Хорош, пришли!
Местечко, честно говоря, было не очень. Слегка пыльное, с вызревшими колючками и жидкими деревьями вокруг. С одной стороны безобразный черный завод кое-как заслонялся кустарником, с другой открывалось чистое поле с сорняками. Было время, мы в этом поле протяпывали подсолнухи и кукурузу. Когда подрабатывали в колхозе. Теперь уж, видно, таких дураков нет. И поле без них гибнет.
Харьковскому эта посадка была тоже памятна. Где-то здесь он делал привал с Галей Петуховой. Когда совершал паломничество в Дарагановку. И я не исключаю даже, что на том месте, где бросил рюкзак.
Англичанке пейзаж ничего не навевал. И поэтому она возмутилась:
Вы что, думаете, я в этой грязи буду ложиться? Ф-фу, сколько пыли! Вы бы еще на свиноферму меня завели!..
Мы пытались ее успокоить.
Лариса Васильевна!.. Сейчас поставим палатку.
Протрем листья, сдуем пыль.
Накроем стол!
Так шо все будет как в лучших домах Парижа!
И, пока она успокаивалась, мы установили палатку, застелили ее одеялом, поставили посередине бутылку. Потом пригласили королеву.
Обещанную водку она, конечно же, забыла в холодильнике. Но, слава богу, и от вина отказалась. Только прочла название (очень поэтичное, кстати, «Аромат степи») и сразу стала ссылаться на кучу болезней. Хотя мы ей вовсе ничего не предлагали.
За отсутствием стакана пришлось алкать из горла. А за отсутствием закуски довольствоваться сигаретой. Англичанка наблюдала за нами с ужасом и возмущением, словно вдруг обнаружила себя в обществе людоедов.
Нам стало весело.
Теперь даже не припомню Но все пошло как-то само собой.
Ей сделалось жарко, и она бессовестным образом сняла с себя платье. Харьковский хоть и не переставал смеяться, но все-таки смутился. И в этом была его первая ошибка.
Потом она заявила, что не хочет пачкать свой белоснежный бюстгальтер, и сняла его. Сиськи беспомощно и жалко, как две попрошайки, шлепнулись на живот и испуганно посмотрели на нас. Их не хотелось трогать.
И я полез к ней в трусы.
Ты что там потерял, Соболевский? пошутила англичанка.
И, взглянув на Харьковского, добавила:
Я тебя не смущаю, Харьковский?
Это я его смущаю, сказал я.
И дал знак товарищу, чтобы он делал то же самое.
Но Харьковский почему-то вдруг поднялся и сообщил, что намерен прогуляться. Я попытался удержать его. Но было бесполезно.
Оставшись одни, мы совсем перестали разговаривать. Она без единого слова сняла трусы, легла на спину и безобразно раскинула ноги.
Это был момент, когда мне захотелось выйти вслед за Харьковским.
Но я покорно обнажился и взгромоздился на нее
Честно говоря, до этого мне даже в самых диких фантазиях женщина не являлась так некрасиво. С таким выражением лица, с каким только садятся штопать носки Видно, я слишком быстро протрезвел и стал обращать внимание на всякие мелочи.
Жара, духота, совершенно мокрое от пота тело, чавканье животов. Потом все эти любовные выкрики, стоны и стенания, жалобы на то, что она уже не может, что я натер ей лобок. И прочее, что лучше не вспоминать, чтобы не осквернять представление о женщине вообще.
Добросовестно пробыв полчаса в роли самца, я стал подумывать о Харьковском. И начал потихоньку отделяться от объекта.
Она тут же встревожилась.
Ты что, уже?!
Да, уже.
Врешь, ты же не кончил!
И я, сползая с нее, сказал:
Да я как-то в душе кончил.
И слова мои безобидные подействовали на нее страшно. Она напряглась, как человек, которого толкают с обрыва, вцепилась в меня судорожно и потребовала продолжения.