Домой вернулся с легкой тоской. Но физически здоровый. Будто вовсе не пил. Будто только с работы.
128. Успех упирается в мастерство
24 июня. Воскресенье.
Простившись с Любашей, я плотно уселся за изучение истории искусств. Но теория лишь часть моей напряженной работы. Основное краски и холсты. Корплю над своей техникой. Мазюкаю всевозможные портреты и пейзажи. Голых баб не трогаю. Это, я понял, несерьезно.
Все больше и больше склоняюсь к тому, что прежде всего надо уметь! Всегда найдешь, что изобразить. Но никогда этого не сделаешь, если элементарно не можешь! Мастерство это качание мускулов. Собственные мышцы не обманешь. Не заставишь их расти ни уговорами, ни обещаниями. Только работать, работать, работать!
Недавно прорезалась еще одна мыслишка относительно своего будущего. Может, удастся сорваться в Ростов и там утрясти вопрос без документов. Документы эти пока в бурсе, но скоро будут переданы в заводской отдел кадров. Не знаю, что получится. Надежды мало. Говорят, будут разыскивать, как беглого крепостного. Да и там, в Ростове, без бумаг вряд ли будут со мной разговаривать.
А мне, как назло, загорелось вырваться именно сейчас. Кажется, если застряну на заводе, так никогда и не выберусь.
Я чувствую, что могу своротить горы, если только работа будет доставлять мне удовольствие. Наверно, жизнь на том и держится на стремлении к удовольствию.
Правда, еще плохо представляю, каким у художника может быть это самое удовольствие. Зато прекрасно знаю, какое оно у токаря. И не хочу его!
129. А мастерство это терпение
5 июля. Четверг.
Черт знает сколько времени прошло! И на сколько еще у меня хватит энтузиазма. Очень плохо, что остаешься один, когда дело касается самого важного твоего будущего. Поговорить на эту тему можно и с Харьковским. Но идти приходится в одиночку.
У меня нет ни одного знакомого художника. Я никогда не видел, как работает мастер. Ни разу не был в художественной мастерской. Если не считать нашей заводской шараги, где пьяницы пишут производственные плакаты да малюют портреты Ленина. И никогда еще ни с одним человеком серьезно не говорил ни об искусстве, ни о живописи.
Но самое скверное я сам еще не знаю, чего стою!
Все это мало вдохновляет. Все это удручает и портит настроение.
И все эти дни как-то совсем глупо слились в один, бестолково прожитый. Не могу даже вспомнить, что было позавчера. Похоже, жизнь моя совсем уже превратилась в одно сплошное ожидание, в одну длинную и ровную линию, которая, если на нее посмотреть в торец, превратится в паршивую точку.
А не ожидание ли это ее? Не тоска ли это по женскому телу?
Слишком часто я вспоминаю Любашу вместе с ее грудью. Так, наверное, только ребенок скучает по своей мамке. Но я и на труды свои смотрю сквозь воспоминание о ней. Как будто ради нее хочу достичь чего-то!
Не знаю. Я не придумываю чувства. Они сами рождаются во мне. Растут и умирают. Или формируются.
130. Прощай, бурса!
13 июля. Пятница.
Наконец настал тот день, когда на бурсе можно ставить крест!
Не знаю. Почти три года ждал этой минуты, а теперь вот как-то все равно. Кроме того, что получил диплом токаря-универсала, никаких изменений не произошло. Даже Любаша не приехала.
Вчера сдавали госэкзамен. Нервные нервничали, спокойные делали вид, что спокойны. Мы с Дешевым и Харьковским сдали первыми. И, чтобы наполнить это событие праздничным содержанием, пошли и тяпнули по стаканчику. Потом вернулись в бурсу, чтобы поднять тонус товарищам.
И вот мы клином движемся по коридору. Я в центре с бутылкой, завернутой в газету, по бокам не очень надежная охрана Харьковский и Дешевый. А навстречу неприятель, значащийся в моих списках за первым и единственным номером. Лариса Васильевна была со своей дочуркой, которую шумно за что-то отчитывала.
Воспользовавшись этим, я решил избежать столкновения и сделал левый крен в актовый зал. Но был захвачен прямо в двери, чуть ли не за шиворот.
И чисто из желания избавить ребенка от неприятных сцен я с готовностью пообещал встретиться с ее мамой в этот же день в парке и вернуть несчастного Данте.
Еще час мы валяли дурака, дожидаясь Сопилу. Потом вчетвером забрались в пустой кабинет математики и торжественно раздавили из горлышка приготовленную для этого случая виновницу.
Потом Харьковский куда-то исчез. А мы завели серьезный разговор о своей ужасающей судьбе. То есть о двух предстоящих годах отбывания повинности. И обсудили случаи, когда кому-то удавалось забрать свои документы с завода. Случаев таких было мало. И особой надежды они не вселяли.
Очень скоро мы поняли, что тема эта слишком тяжела для праздничного настроения. И мигом переключились на девочек.
Тут и явился Харьковский с довольной и загадочной физиономией.
И начал:
Леха, тут одна девочка хочет провести с тобой ночь. Такая девочка!.. Даже согласна поехать в Залевскую балку!
Это случайно не та девочка, которая в этой бурсе преподает английский? поинтересовался я на всякий случай.
Не-е, ты шо! Стал бы я тебя подкалывать!
Вмешался нетерпеливый Сопила:
Может, у нее подруга есть?
И еще более невоздержанный Дешевый:
Две! Пускай подгонит нам еще двух телок! Иначе Леху не получит! Так и скажи ей. Скажи, шо это я так сказал!
Вы оба пролетаете, сказал Харьковский. Нет у нее ни подруг, ни друзей одна только дочка
A-а!.. Все ясно, догадался Сопила. Я и впрямь подумал, девочка!..
Дешевый был разочарован глубже:
Ты, Хорек, так больше не шути! А то у меня вообще на девок охота отпадет.
И Харьковский замял свою неуклюжую шутку.
* * *
Однако через час, когда мы уже вдвоем шли к нему домой, он заговорил серьезно:
Ты знаешь, шо мне Крысятина сказала? Она сказала, шо переспит с нами обоими.
Сла-авик! Это уже было. Уже неинтересно.
Да не-е, не то! Слушай сюда. Она говорит, шо научит нас всему, шо тока можно делать с женщиной!..
И это было. Остынь, дорогой, остынь.
Не, это совсем другое. Сейчас она уже точно!.. Сама поклялась. Я три раза переспросил.
Тогда поезжай сам. Я для этого дела отдам тебе Данте. Отнесешь ей, а там уже разбирайтесь сами.
Не, она без тебя не поедет. Это точно.
Почему же? Она не со мной договаривалась.
Не, не. Я знаю.
Минуты три шли молча. И я хорошо видел те картины, которые Харьковский рисовал в своем прозрачном воображении.
Выкинь ты это все из головы! посоветовал я. Мы с тобой, помнится, начинали новую жизнь, в которой была одна-единственная любовь
Харьковский поморщился, как будто я разворошил кучу навоза. И даже чуть отстранился от меня. Но вскоре физиономия его обмаслилась.
И он завелся:
Леха, ты никак не поймешь. С бурсой покончено. Теперь надо только поставить точку! Красивую большую точку!..
Тебя понесло, Славик, с точками Какие точки? Где ты видел красивые точки? Точка, она и есть точка маленькое грязное пятнышко. Хочешь его сделать большим?
Ой, да ну тебя! Ты как упрешься, так тебя ломом не убедишь! Ты вот прикинь. Женщина!.. Взрослая женщина, с большим жизненным опытом, с такими способностями!.. Женщина, преподаватель того заведения, в котором ты столько лет мучился!.. И эта женщина говорит: «Я напоследок научу вас всему, шо тока должен знать мужчина!..»
Славик! Тебя опять потащило. Ты что, не знаешь Крысятину? Она может научить только бегать от таких, как она!
Но Харьковский не слушал. И я не стал напрягаться.
Еще несколько минут мы шли молча.
Потом хитрый Харьковский сменил тактику. Принялся выкладывать мне сочные плоды своего воображения.
Сначала я совсем его не слушал. Потом прислушался, и во мне проснулся некто! И я заслушался
131. Последний урок дает англичанка
15 июля. Воскресенье.
В назначенное время я прибыл в парк с дорогим моему сердцу Данте.
Англичанка уже сидела с Харьковским на лавочке и улыбалась.