Да? Ну иди
Я побежал вниз. А за мной его адъютанты. Бегут и говорят, что командующий просит меня вернуться.
А тогда первым секретарем московского областного комитета партии был Никита Хрущев, городского Иван Румянцев. И Василий сказал:
Слышал, ты боишься препятствий со стороны Хрущева и Румянцева? Если в этом дело, то не волнуйся, я с ними договорюсь, улажу.
Да нет, Василий Иосифович, отвечаю я. Прекрасно понимаю, что, если дам согласие, через пять минут буду в вашей команде. Но, знаете, в «Спартаке» благодаря партнерам и тренерам я вроде бы состоялся как игрок. Разрешите мне остаться в «Спартаке».
Вот это его подкупило. Он тут же обратился к своим а их там было человек шесть семь:
Вы слышали? Правда лучше всех неправд на свете! Спасибо, Никита, что ты сказал мне правду. Иди играй за свой «Спартак». И запомни, что в любое время, по любым вопросам ты можешь обратиться ко мне, и я всегда приму тебя с распростертыми объятиями.
Но и это еще не конец истории. Жил я тогда на Песчаной, и часов в девять-десять вечера раздался звонок в дверь. Я решил: опять за мной. Открываю стоит солдатик. И протягивает мне, как сейчас помню, форму 28 со звездочкой: «Вам билет на поезд в Кисловодск». Мало того, тут же позвонил Виктор Макаров, который в свое время был председателем российского совета «Спартака», но Сталин-младший переманил его в ВВС:
Никита, командующий просил проводить тебя на вокзал и ждать, пока не исчезнет последний вагон. Ты ему понравился за правду, а время-то позднее, сам понимаешь
Да доберусь я, Виктор Иваныч, что вы!
Ну, если командующий при встрече спросит тебя, скажи, что я тебя проводил.
Я уехал, и обошлось без всяких приключений. Возвращаюсь в Кисловодск. А меня уже все хватились, никто не может понять, что происходит.
Где ты шлялся, б?!
А я решил их разыграть. Подбоченился и говорю:
Как вы смеете так разговаривать с офицером Советской армии?
Каким еще офицером?
Офицером и игроком команды ВВС.
Не говори глупости.
Не видите, что ли?
И показываю им эту самую форму 28.
Спартаковские болельщики тебе за это морду набьют, с чувством ответили мне. И правильно сделают.
Только тут я и объяснил, что это розыгрыш. И рассказал, как все было на самом деле.
Вскоре после смерти отца Василий Иосифович на восемь лет оказался в заключении, которое провел во Владимирском централе. И когда он уже освободился, я как-то ужинал в ресторане «Арагви» и на выходе встретил его.
Ой, Никита, здравствуй! Как я рад тебя видеть!
Обнялись. Он предложил как-нибудь встретиться, сказал, что ему страшно хочется поговорить о футболе. Я ответил, что готов в любое время. Но вскоре он сбил на машине какую-то старушку, и его отправили на поселение в Казань, где он позднее и умер. А упомянутый мною полковник Соколов, сволочь, дал показания на суде, что, когда я вышел из особняка, в котором Сталин переманивал меня в ВВС, Василий якобы дал указание пристрелить меня где-то из-за угла.
Его похоронили в Казани, но потом перезахоронили на Троекуровском кладбище в Москве. И я каждый раз, когда туда приезжаю, приношу цветы на его могилу. Все-таки в то время он так отнесся ко мне. Не сломал жизнь.
* * *
О причинах многих переходов из одной команды в другую болельщики тогда и не догадывались. Вот, к примеру, случай с Сергеем Сальниковым. Как народ был возмущен, когда он в 1950 году ушел из «Спартака» в «Динамо»! Посчитали это предательством из предательств. Освистывали нещадно. Более того его и партнеры в «Динамо» игнорировали, тот же Бесков. Мы это видели.
А на самом деле он перешел из благородных побуждений. Его отчим, к которому он с большим уважением относился, по какой-то причине был арестован. Для того, чтобы его вытащить из мест не столь отдаленных или по крайней мере как-то облегчить судьбу, Сальников в «Динамо» и перешел. Но после того, как отчим вышел из заключения, Сережа тут же вернулся в «Спартак».
За это с него сняли звание заслуженного мастера спорта. Но переход разрешили. Помню, играем мы в Донецке (тогда город еще назывался Сталино), и приходит телеграмма: «Лишился заслуженного, приобрел вас» копия этой телеграммы есть в музее «Спартака». Болельщики спартаковские его быстро простили. Не так отнеслись, как зенитовские к Володе Быстрову, когда он вернулся в Санкт-Петербург
У меня с переходами, как вы уже поняли, тоже историй хватало. Я ведь мог не только в «Торпедо», но и в тбилисском «Динамо» оказаться. В 1946-м, когда я в «Крылья Советов» перешел, из-за погодных условий игру первого тура чемпионата Союза, по удивительному совпадению, провели в родном Сухуми. Играли против «Динамо2», которое потом превратилось в минское «Динамо». Мы выиграли 1:0, я забил, но дело не в этом, а в том, что в день той игры без объяснения причин арестовали моего отца и произвели в доме обыск. Чуть погодя ему сказали:
Пусть твой сын едет в тбилисское «Динамо» и мы тебя отпустим.
Отец, гордый человек, ответил:
Я ни в чем не виноват, а сын пусть играет там, где хочет играть.
У этой истории, к счастью, удачный конец: отца выпустили. О том разговоре он мне уже много позже рассказал. А в тот день я играл, уже зная о его аресте. И имел все основания опасаться за собственную судьбу. Был у меня один знакомый, работавший в комендатуре НКВД, и он сказал мне:
Никита, у меня есть информация, что после игры тебя должны арестовать и отправить этапом в Тбилиси.
Ко всему прочему, в том матче я еще и травму получил, ходить без боли не мог. Но не поехал со стадиона вместе с командой, а втихую пошел вместе с Абрамом Христофоровичем Дангуловым пешком к сухумскому железнодорожному вокзалу. Сели в поезд и сошли не в Сочи, а на предыдущей станции: мало ли, прознают и встретят. Более того, ребята из «Крыльев», которым я все рассказал, после матча взяли меня в кольцо и вывели со стадиона так, чтобы никто не мог подобраться.
Но на следующий год мне в Тбилиси все-таки пришлось съездить. Тогда в Грузии и, в частности, в Абхазии начались репрессии против нацменьшинств скажем, из Сухуми отправили два состава греков в Среднюю Азию. И когда председатель НКВД Абхазии Гагуа сказал, что меня «приглашают поговорить» в Тбилиси, родители сказали: сынок, поезжай, а то ведь и нас могут куда-нибудь выслать. Дядю моего, кстати, в итоге все-таки отправили в Среднюю Азию, он там и умер. А родителей не тронули.
Кстати, когда меня спрашивают о секретах долголетия, думаю, что это в первую очередь гены. Если бы мой отец не был очень тяжело ранен во время немецкой бомбежки Сухуми, после чего год неподвижно пролежал, то наверняка прожил бы намного дольше. Я не святой человек. Всегда привожу в пример классика, Андрея Петровича Старостина. Ему было под восемьдесят, и на вопрос: «Как здоровье?» он отвечал: «Грамм на сто пятьдесят»
В Тбилиси меня встречал великий Борис Пайчадзе. Отвел к заместителю министра внутренних дел Грузии полковнику Гуджабидзе. Он начал:
Слушай, за кого ты играешь? И грузин, и армян в Москве чурками называют, абреками. Надо играть за Грузию. Мы тебе все сделаем! Дом надо? Дом сделаем!
Я начал изворачиваться:
Мне в Москву нужно съездить за паспортом.
Какой паспорт?! Завтра у тебя будет новый паспорт. Захочешь Симонишвили будешь!
Я вернулся в гостиницу и понял: нет, ни за что не останусь. Написал письмо глубоко мною уважаемому Борису Пайчадзе с извинениями и уехал.
Все мы на своей шкуре испытали, что такое была та диктатура. Взять хотя бы расформирование в 1952 году «команды лейтенантов», после того как ее костяк в составе сборной СССР проиграл на Олимпиаде в Хельсинки. Я в ту команду, хоть и был лучшим бомбардиром двух последних чемпионатов страны, не попал: в Леселидзе, где тренировались два состава национальной команды, побывал, но дальше дело не пошло.