В семью погибшего своего брата влился он как-то скоро и просто. С Агашей, любимой своей, жили душа в душу. Егор, прежде, бывало, покрикивал на неё, матом заворачивал, а то и грозил, если что не по-его было, замахивался. Афанасий же не то что грубым словом, но и голосом не брал никогда, на руках носить был готов голубку свою ненаглядную. И с дочерьми её, племянницами своими, ужился как-то быстро и естественно. Сам не заметил, как из дяди Афони тятей стал, за отца им сделался. Немножко насторожённо, но открыто, без какой-либо затаённости или неприятия относилась к нему Настя. Зато, с виду более взрослая и серьёзная, Анюта тянулась к нему с какой-то детской непосредственностью, всем открытым девчоночьим своим сердцем. Поправляет забор, в коровнике ли управляется она рядом, перебирает ступени на крыльце, и она тут: Подать чего, тятя? Подержать где? Скажи. Принесла как-то на конюшню в обед узелок с картошкой и салом, поставила на скамейку.
Накой, Анютушка? сказал Афанасий, Матушка, что ли, отправила? Мне ж до дому рукой подать.
Не матушка, сама я, тятя. Зачем тебе ходить на одной ноге. Ешь, давай, остынет не то.
Так и стала потом носить.
В конце сентября пошёл по вырубкам опёнок. Загомонилась деревня, засобирались в лес и Гудилины. В сумерках, после ужина, накинул Афанасий фуфайку, вышел на крыльцо, сел на ступеньку, закурил. Скрипнула дверь в сенях, вышла Анюта в лёгкой кофтёнке, села рядом.
Что ж ты, девонька, как на парад то, чай не май месяц. На-ка вот тебе.
Встал, снял ватник, закутал Анюту, сел рядом приобнял. Помолчали, глядя на прозрачное небо с первыми звёздами.
Всё хотел спросить тебя, доча. Матушка тут про тебя рассказывала, как ты Битюга поворотила, помнишь?
Как не помнить. Было.
Как же тебе удалось такое, поведай, коли не секрет. Аль слово какое знаешь?
Знаю, тятя, не секрет вовсе. Много слов разных есть и для зверя, и для скотинки, и для человека. Выбирать надо. Тогда вот молитвой Христовой, живые помощи называется. Бабушка научила, царствие ей небесное, перекрестилась.
Ишь, ты. А ну-ка скажи.
Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой и уповаю на него
Дочитала до конца, не торопясь, тихим голосом, но выразительно, глядя на гаснущий горизонт чудными своими глазами, перекрестилась, закончив. Афанасий слушал, затихнув, с каким-то упоением.
Это всё, что ты ему тогда сказала? Битюгу-то? спросил, когда закончила.
Тогда всё. А знаю много чего ещё.
Светлая, знать, душа у тебя, девонька, хранит Он тебя.
Хранит всех, кто его любит. И ты, тятя, люби.
Откуда ж ты этому научилась? Ты ж, отродясь, ни попа, ни прихода не видала.
Что от бабушки услыхала, что от матушки. Запоминала.
А Райку, коровку нашу, что падала прошлым летом, ты на ноги поставила? Агаша сказывала, ты тогда три дня не отходила от неё.
Не знаю. Может я, может сама очухалась. Я помогала ей, чем могла. Я ведь слышу их, тятя. И скотинку, и зверей, и птиц. Они всегда говорят. Только очень тихо, не всякий услышит.
Приобнял Афанасий девчонку, ткнулся носом в мягкие детские волосы, затих. Какой-то щемящей нежностью и радостью наполнилось его сердце. Пусть себе сочиняет, думалось, разве худо кому от того. Большое сердце у неё, на семерых Господь намерил, ей одной досталось. Как-то же жизнь у неё сложится?
Что затих, тятя? Думаешь, верить или нет? спросила Анюта, заглянув в глаза.
Отчего ж не верить, доча, в то, что было.
Я не про Битюга и не про Райку. А про то, что всякая скотинка слова говорит, да только не слышит никто.
И тут твоя правда. Я, к примеру, как и все, слухом не удался. А ты у меня, знаю, другая.
Анюта улыбнулась недоверчиво, помолчала, словно обдумывая что-то.
Вот что, тятя. Завтра все на стрекаловские вырубки пойдут, а мы с тобой вдвоём в другую сторону, на дальние пронинские. Места я там знаю и ещё покажу кое-что. Только молчать о том будешь.
Уговорились. А далече ли?
Не далече, вёрст десять с небольшим будет. До солнца выйдем, засветло вернёмся.
Ты что ж, одна туда ходила? удивился Афанасий.
Одна. В первый раз с ребятами, да заблудилась, а потом уже и сама раза три.
Ну и ну! удивился Афанасий, И не убоялась?
Так ведь боязно тем, кто не верит, тятя. Ты можешь ружьё взять, от батьки осталось. Только вдвоём пойдём, так матушке и скажи.
На том и порешили, пошли спать.
Глава 4
Просыпайся, сурок! Рассвело давно. Пора за дело браться.
Родион продрал глаза. По-прежнему болела голова и сильно хотелось пить. Перед ним на стуле сидел Тимофей с пачкой одежды на коленях. Родион спустил на пол ноги, сел на кровати, придерживая одной рукой тяжёлую голову.
Вот те роба, а своё пока на трубах развесь. С тебя за день семь потов сойдёт, придёшь вечером, в сухое влезешь. Тут исподнее тёплое, Тимофей стал выкладывать на стол одежду из пачки, Свитерок, ватные штаны, телогрейка. Одевайся, да пойдём, до Матрёны дойдём. Завтракать то будешь?
Какой там к чёрту, жалобно прохрипел Родион, Чердак разламывается, жабры горят. Зачерпни воды ковшик, Тимоха, будь добр, подай.
Зачем вода, Родька, засмеялся Тимофей, От неё морда пухнет. Сейчас до Мотьки дойдём, кое-чем побаще разживёмся. Крепенького нам с тобой с утра нельзя, начальник не одобряет совсем. Но подлечиться у Мотьки всегда есть чем. Ты знаешь, какой у неё рассол? О-о! Ты не знаешь, какой у неё рассол! Давай, собирайся скоро, я на улице подожду, жарко у тебя.
При мысли о рассоле Родион забыл про воду, быстро переоделся, своё развесил на горячих трубах, вышел. Проходя по коридору, осторожно потрогал соседние двери закрыты. Сейчас сразу и спросить бы надо про утренний визит, подумал. Во дворе в нетерпении топтался Тимоха.
Пошли живее, у самого душа горит.
Поскрипывая свежим снегом, пошли они через задний двор к зданию вокзала.
Послушай, Тимофей, а что за женщина ко мне рано утром заходила? Симпатичная, стройная, лет около тридцати. Посидела, вышла за дверь и, как сквозь землю провалилась. Она чё, по соседству со мной живёт?
Женщина? Тимофей расхохотался, Известное дело, Мотька, кому ж тут ещё быть. Она, бестия, до мужиков голодная. А живёт она по соседству с тобой, через двор. Комната у ней за кухней.
Да какая Мотька! Я ж говорю: стройная.
Я, когда сюда добре заложу, Тимофей показал пальцем на горло, у меня все стройные и симпатичные, другие куда-то деваются. Вот и с тобой та же история. Дело молодое.
Родион косо посмотрел на Тимоху, засунул руки в карманы, насупился. Темнит, чертяка. Ну и хрен с ним, всё равно узнаю.
Ты, Родька, в голову не бери, весело продолжал Тимофей, хлопнув Родиона по плечу, Места у нас здесь такие. Воздух, что мёд, без вина хмелеешь. А ты сколь вчера откушал? А? Вот то-то и оно. Я раз, по загулу, веришь, нет, козу нашу Маньку чуть за бабу не принял. Ха-ха-ха! Ничего, рассольчику сейчас примешь, за раз всё пройдёт, как с белых яблонь пух. А на счёт женщин призабудь пока. Здесь у нас, как в той песне: три пролёта по сто вёрст до ближайшей бабы. А шибко соскучишься, коль, так к Мотьке подкати, Тимоха понизил голос, Она ещё в соку и податливая. А?
Скабрезно заржав, он ткнул Родиона двумя пальцами чуть ниже пупа и открыл перед ним дверь.
Ну, заходь давай, не мешкай.
Прошли в буфет. Небольшая, затемнённая, но тёплая и уютная комната с бревенчатыми стенами и двумя тяжёлыми деревянными столами была наполнена запахом чего-то жареного и вкусного. Но Родиона мутило и думать о еде не хотелось. Роняя с валенок снег, Тимофей подошёл к буфетной стойке, за ним еле волоча ноги, Родион.
Мотька! Старая ведьма, где ты там? Рассолу неси скорей!
Может, сперва по спине ухватом, бес махнорылый? весело отозвалось откуда-то изнутри, из кухни.
Не-е, это лучше на потом. Ну не томи, голубушка, помираем совсем.
Вышла Матрёна с двумя большими кружками в руках. Одну, не глядя на Тимоху, поставила перед ним на стойку. Другую, ласково улыбаясь, протянула Родиону.