На-ка, соколик, отведай. А то что-то тебя сегодня не узнать.
Из кружки пахнуло чесноком, смородиновым листом и чем-то ещё, от чего у Родиона закололо под ушами, а из-под языка хлынули два фонтана слюны. Заглянул в кружку. В прозрачном, чуть розоватом рассоле плавали прожилки от помидоров, на дне дольки чеснока и горошины перца. Тимофей, звучно глотая, одолел свою кружку, стукнул ею о стойку, выдохнул, промакнул рукавом усы и бороду. Приложился и Родион. Жадно втягивая в себя прохладную, сладковато-солёную жидкость, он вдруг почувствовал, как с каждым глотком становятся легче его ноги и голова, как спина наполняется силой и твёрдостью, как перестаёт дрожать рука, сжимающая кружку. Допил и, продолжая стоять с кружкой в руке, прислушивался к оживающему своему телу. Как будто и не было вовсе вчерашних возлияний и сегодняшней головной боли, как будто неспешно, в среднем темпе, пробежал он только что, как в юности, любимую свою дистанцию на лыжах и стоял, восстанавливая дыхание и упиваясь наполняющей тело бодростью.
Ты глянь, глянь, Мотька, радовался Тимофей, показывая на него пальцем, ожил хлопчик-то! Огонь в глазах, что у Разбойника, жеребчика нашего! А вот мы его сейчас замест коня в санки запряжём, прокатимся с ветерком!
Родион потряс головой: не болит ли ещё? Нет, не болела. В лёгком недоумении вернул он кружку Матрёне.
Ну вы даёте, Матрёна Власовна! Это что ж за рассол? Это ж чудо какое-то!
Секреты местной кухни, ответила польщённая Матрёна, Я ж тебе ещё вчера сказала: ещё не то отведаешь.
А у нас тут кругом чудеса, вмешался Тимофей, начиная с самого воздуха, говорил же тебе. То показаться чего может, а то вдруг без видимой причины из болезного здоровым, как бык, становишься. Ну, пойдём инструмент получать. Ознакомлю тебя с фронтом работ.
Обед сегодня попозже будет. К пол-третьему подходите, крикнула вослед Матрёна.
Вышли на улицу. Тимофей вытащил из сарая снегоуборочную лопату-движок, вручил Родиону.
Начинай с заднего двора. Закончишь на парадный перейдёшь. Я сейчас по хозяйству управлюсь, после обеда тебе подсоблю. Снежку на весь день хватит, только поспевай. Вечером Мотька баньку нам сообразит.
Весь день, не чувствуя усталости, как заведённый лопатил Родион снег. К обеду снегопад прекратился, небо очистилось, придавил морозец. К сумеркам работа была закончена. После работы, помывшись в тесноватой, но добротной, по белому, русской бане с крутым паром и валянием в снегу, сидел он в тёплом предбаннике. Чистое, выданное Матрёной бельё ласкало приятно уставшее, сохнущее тело, потрескивали в печке дрова. Напротив, через небольшой столик, вальяжно развалился на маленьком старом диванчике Тимофей. Курили.
Ужинать пойдём в буфет, Родька? Али, может, тут посидим?
В буфет что-то не очень хочется, подустал. Да и борща матрёнина в обед хорошо отхватил, до сих пор не проголодался. Давай здесь перекусим, если можно.
А чё ж не можно то? Сей же час и сообразим.
Он накинул на исподнее ватник, сунул ноги в валенки, вышел. Через пять минут вернулся, держа в охапке газетный свёрток. На столе, на газете появился шматок сала, несколько солёных огурцов, полбуханки ржаного хлеба, бутыль с квасом и небольшой шкалик самогона. Достал из кармана две стопки, со стуком поставил на стол.
Ну вот, посидим рядком, поговорим ладком. После работы, да после баньки дело совершенно необходимое.
Тимофей крупными кусками нарезал хлеб и сало, наполнил стопки. Выпили, хрустнули огурцами.
С глазом-то что совершилось? спросил Тимофей.
Левый глаз у Родиона ещё в детстве был повреждён, чуть косил и был немного замутнён.
Это, пацанами ещё, боезаряды делали из карбида, в бутылках, взрывали в костре. Осколок стеклянный прилетел.
Бывает. Сам мальцом чего только не творил. Ну, не всякое увечье беда. Из иного можно и выгоду себе сотворить.
Это какую ж выгоду? В армию только что не взяли, вот и вся выгода.
Погодь ещё, какие твои годы. Ты ж ещё и полжизни не отмахал. Будет ещё выгода, уж поверь.
Тимофей встал, подкинул в печку дров.
Подкочегарим малость. Мотька ещё пойдёт, как на кухне закончит. Я вот гляжу на тебя, Родька, сказал он, возвращаясь к столу, больно плечами статен. Занимался чем?
А то.
И чем же?
Шахматами.
А серьёзно?
С каких же это пор ты, Тимоха, серьёзным стал? Тебя о чём ни спросишь, всё шутишь да темнишь.
Я темню? Тимофей поднял брови, Да что ты Родя! Шутить люблю, это верно. Весёлым уродился. А темнить, когда ж я темнил? Что ты? Всё как на духу говорю. Если ты про бабу, что в темноте к тебе приходила, так откуда ж я знаю. Кроме Мотьки и подумать не на кого. Она, сам видал, на кухне что творит. Та ещё ведьма. Так и тут, поди, глаз тебе затуманила, красавицей обернулась, Тимоха хохотнул, и добавил уже серьёзно: Нету здесь других баб, Родя, и не было никогда. Истинно говорю.
Ладно, проехали, Родион махнул рукой, Плавал я. Кандидата в мастера защитил в семнадцать лет, по подводному плаванию на средние дистанции. На всесоюзных выступал. А так ещё лыжи, велосипед. И шахматы люблю, тут ты зря не поверил. Сам-то не играешь?
В шахматы как-то не-е, скучно больно. У нас тут всё больше картишки да домино. А то, что плаваешь, это хорошо. В жизни может очень пригодится. Да, чуть не забыл, Иваныч тут тебе зарплату оставил, велел передать, как закончишь.
Он протянул руку к висящему на крючке ватнику, пошарил в кармане, положил на стол три мятые одинаковые купюры. Родион взял одну в руки, удивлённо вгляделся, разглаживая. В тусклом свете лампочки, на небольшой тёмно- красной купюре с надписью: Десять рублей высвечивался профиль вождя мирового пролетариата.
Это что такое? недоумённо спросил Родион.
Как что? Деньги, нешто не видишь? Три червонца тебе обломилось, славно сегодня поработал.
Так их уж лет семь, как отменили.
Ну, не знаю. Где, может, и отменили, а у нас только такие в обороте, других не водится.
У вас что, тут советской власти нету вовсе?
Как же нету? А Иваныч чем тебе не власть? Самая что ни наесть советская. Натуральный, по понятию, коммуняка, идейный. Только одичал малость за время службы в столь отдалённых местах. И деньги у тебя в руках нешто царские? А вообще, скажу я тебе, вся власть здесь это он, другой у нас нету. Он тут и батька, и хозяин, и царь. Милиция сюда не захаживает, равно и ревизоры. Живи, наслаждайся.
А сам-то он у себя сейчас? спросил Родион, разглядывая червонцы.
Не-е. Умотал куда-то спозаранку. Выгнал снегоход свой, солярки в бак плюхнул и улетел.
А далеко ли уехал? И надолго?
А пёс его знает. Разве ж он докладывает. Может на метеостанцию сквозанул, а может по своим околоткам. У него тут заимки на сотню вёрст окрест, самострелы да ловушки на зверя, кормушки лосиные. Бывает по-всякому. То и дня не проходит вертается, а то и на неделю пропадёт. А то в своей каморе целый день, запершись, просидит, как сыч. А ты, если про деньги, то напрасно тревожишься. Ты знаешь, сколько таких красненьких ты к осени заработаешь? Он богатенький и не жмот. А домой засобираешься, подойдёшь до него, он тебе на доллары, поменяет, а если хошь, то и на золото. Это для него не закавыка. Говорю ж тебе большой начальник. Настоящий начальник. Государь!
Тимофей сжал кулак, потряс им в воздухе, стукнул по столу.
Если что сказал, то так оно и будет. Слову своему хозяин и большой души человек. А фамилия у его знаешь какая? Пуп, произнёс, округлив глаза и, сделав сдавленный смехом длинный выдох, захохотал, Да-да, так и есть, Пуп! Хохол, откуда-то с под Полтавы родом, а сюда попал с Тамбовщины, как и я, как и весь народ в Красных Ёлках. Ну-ка, давай-ка по маленькой, да по сальцу врежем!
Тимофей налил в стопки, выпили, аппетитно закусили мороженным чесночным салом, запили квасом. Родион, жуя, соображал, о чём спросить дальше. Чем больше Тимоха отвечал на его вопросы, тем больше у него возникало новых.