Дома, во дворе, уже встречали их хмурый отец с плачущей матерью, конвойный сержант и Морозов в расстёгнутом кителе. Вышел братьям навстречу, остановились друг против друга.
Тебя, Егор, я здесь допрошу, как свидетеля. Ну а ты, паря, собирайся, поедем. И давай без глупостей. Полчаса у тебя. Ануфриенко, проследи, скомандовал сержанту.
За двойное убийство с превышением необходимой самообороны, с учётом непролетарского Афонькиного происхождения, не глядя на несовершенные его года, щедро выписал ему районный уголовный суд десять лет лагерей. И поехал парень на восток, из одной тайги в другую. Сначала в Красноярск, в колонию для малолетних, а через год с небольшим в дальние колымские лагеря, добывать золото для бурно развивающейся промышленности молодой советской страны.
В конце войны стало не хватать на фронтах бойцов. Пошли по лагерям и спецпоселениям разнарядки, вербовали добровольцев из самых благонадёжных и исправившихся. Тогда, летом 44-го, до конца срока оставалось Афанасию чуть больше года. Но настолько укатала его тяжкая работа на прииске и обрыдла голодная и холодная лагерная жизнь, что казалось ему: на пределе здоровье и силы, не дотяну, не переживу последнюю колымскую зиму, упаду и сгину в мерзлоте. Понимал, на что идёт. Но так хотелось просто отогреться и наесться, а там хоть огонь, хоть штык, хоть пуля всё едино. Семьи нет, никто особо не ждёт. К тому же прельщала возможность искупить, снять с себя навешанное клеймо и судимость, демобилизоваться по ранению. Не задумываясь, написал он заявление и отправился в составе штрафной роты в третью тайгу, теперь уже на запад, освобождать от потрёпанной, но крепкой ещё группы армии Центр белорусское Полесье, где в то же лето сложил голову брат его Егор.
Обжёг пальцы догорающий окурок, бросил его перед собой Афанасий. Притоптал сапогом.
Афоня, услышал из-за спины, Ты?
Оглянулся. Удивлённо и чуть испуганно смотрела на него немного тронутая годами, но та же, милая и до боли родная жена брата Агафья. Перевернулось что-то внутри, встал, неловко припал на деревянную ногу, пошатнулся.
Я, Агаша, кому ж ещё быть.
Не пропал, тихо выдохнула, глядя прямо в глаза.
Уберёг Господь.
А Егора нет больше. Прошлым летом похоронку принесли. В Белоруссии, под Витебском. Всего-то четыре месяца отвоевал.
Знаю уже. Морозов доложил.
Подошла несмело, положила Афанасию ладони на плечи, коснулась головой груди. Дрогнула плечами, заплакала беззвучно. Неловко приобнял одной рукой, другою погладил по голове. Выкатилась из-под века нежданная скупая слеза, упала Агаше на платок. Промакнул глаз рукавом.
Ну, полно, полно те. Поживём ещё, небось.
Сдавленно вздохнула Агафья и вдруг притянула его к себе, уткнулась в щёку мокрым лицом, обняла, поцеловала в шею. Оробел Афанасий, замер, закружилась голова от нежного запаха бабьего пота, выбившихся из-под платка волос. Потом обнял её крепко, неумело припал губами к её обветревшим, но таким сладким губам. Прошептал на ухо:
Егорша-то простит ли нас?
Простит, Афоня, простит. Я ему живая сколь прощала, он теперь простит.
Вон уже баба какая-то пялится через плетень, пойдём, может?
Пусть себе пялится. Ты не кто попадя, ты брат ему родной. Пойдём в дом.
Вошёл Афанасий в братову избу, поставил у порога мешок, склонив голову, перекрестился на иконы, присел на лавку у стены. Встав рядом посреди горницы, разглядывали его племянницы. Лукаво, с хитринкой Настя, внимательно, изучающее Анюта. Агафья подошла сзади, обняла обеих.
Ну, чего уставились, пигалицы? Дядька ваш, Афанасий, отца вашего брат, я вам рассказывала. Жить у нас будет.
Афанасий смутился, опустил глаза.
Ой, матушка, на стол бы надо собрать, пойду в голубец спущусь, схитрила Настя и юркнула за дверь.
Анюта посмотрела на мать, долго, вопрошающе, потом вдруг подошла и села на лавку рядом с Афанасием, слегка касаясь его плечом.
Здравствуйте, дядя Афоня, тихо сказала, глядя на сложенные на коленях руки, Меня Анютой зовут. Вы нам за тятю теперь будете? Глаза у вас тятины.
Афанасий немного растерялся, посмотрел на Агафью. Она улыбнулась, прикрыв глаза, слегка кивнула головой.
Да как же иначе, Анютушка, как иначе-то, взволновано сказал, Я ж вас с Настей вот таких ещё на руках таскал. Не помнишь, поди. Хочешь, так и зови меня тятей. Ну, если хочешь, конечно, чуть помолчав, добавил.
Агафья подошла к дочери, поцеловала в лоб.
Сходи воды принеси, девонька моя сладкая, ведро в сенях пустое.
Анюта вышла. Агафья села на её место, положила голову ему на плечо.
Поладишь ты с ними, Афоня. Добрые они у меня, уживчивые. Вон Анюта как на тебя смотрела. На Егора ты похож.
Дай то Бог. Лета у них сейчас непростые, да и отца, поди, ещё не забыли. Ну, да, должно быть, поладим. Красавицы какие растут обе, в тебя, как две капли, погладил Агафью по плечу, Пойду я до коменданта, Агаша. Надо мне прямо сейчас. Отмечусь, на счёт работы справлюсь, и вернусь сразу.
Бессменный комендант спецпоселения, седеющий, немного сутуловатый, но подтянутый и поджарый майор Василий Нефёдов сидел за столом в своей комнатушке в клубе, обжигаясь, прихлёбывал чай из алюминиевой кружки. В тридцатом он прибыл сюда с первыми раскулаченными. Будучи сам родом из крестьян, сполна хлебнул вместе со всеми тягот и лишений первых лет. При необходимости строг был и непреклонен, но по большому счёту жил с переселенцами одной судьбой, деля с ними все трудности и невзгоды. На многие нарушения закрывал глаза, иногда даже сильно рискуя собственным положением, разрешал порой то, чего никоим образом разрешать нельзя было, за что приобрёл в народе сердечное уважение.
Афанасий постучался, вошёл, стал у двери.
Здравия желаю, Василий Капитоныч.
Майор, поставив на стол дымящую паром кружку, подслеповато, с прищуром глядел на него.
Не признали, чай? Гудилин я.
Афанасий? комендант встал, порывисто подошёл, оглядел с ног до головы, Ну, здравствуй! Проходи, садись.
Крепко, с хрустом пожали друг другу руки. Усадил за стол, чай заварил в гранёном стакане, положил на стол пачку папирос.
Где уж признать-то с ходу, столько лет Не сгинул, значит Орёл! Ну, пей чай, закуривай.
Афанасий отхлебнул из стакана, закурил. Немного помолчали.
Судя по одёжке, не оттуда ты прибыл, куда убывал, сказал Нефёдов, стало быть, кровью искупил? Ну-ну А награды то есть?
Да какие ж нам награды, Капитоныч? улыбнувшись, ответил Афанасий, Перед тобой сижу живой вот и вся моя награда. Да вот ещё, ганс наградил.
Он задрал штанину, постучал по торчащей из сапога деревяшке.
Добротная штука, немецкая, в ихнем госпитале, захваченном, сделали, четыре месяца отвалялся. Умеют, собаки, делать. Сами покалечили, сами приделали.
Во-он оно что, протянул комендант, глядя на протез. Почесал в раздумии щетину, вот ты, значит, какой у нас теперь. Ну, ничего, ничего, что-нибудь придумаем. Где остановился то?
У Агафьи пока. Где ж ещё, как не под братовой крышей.
Нефёдов встал, молча, глядя в пол, походил по комнате.
Ты вот что, Афанасий, иди пока домой, отдыхай. Мне сейчас по объектам надо прогуляться, да заглянуть кое к кому. После обеда зайду к тебе, порешаем. Без куска хлеба не останешься, придумаем что-нибудь.
С тяжёлым увечьем своим не потянул Афанасий прежнюю свою работу на рыбопромысле. Там и молодым-то доставалось, где уж ему с одной ногой да с истерзанным Колымой здоровьем. Отправил его тогда Нефёдов на конюшню, вместо слабоватого головой, безответственного и загульного Сеньки. Работа конюхом пришлась ему по плечу. Всего то пять голов было под его началом: старый, худой, с прогнувшейся спиной, жеребец Серко, негожий уже к расплоду, и четыре таких же кобылёнки. Хозяйство небольшое, однако же досмотра и ухода требовавшее, там Афанасий и сгодился.