Только заикнись об этом, задушу ночью! Ишь чего удумал. Лучше тут подохнуть!
Да тихо ты, увещевал друг. Не хочешь не надо, только не ори. А то, слышь, снова едут!
И снова прибыл транспорт и вывалил немцев, которые неторопливо разбирали завалы, сновали с тачками, орудовали лопатами. И вновь появился «унтер» в папахе. Сразу по приезде он оторвался от своих и от охраны было очевидно, что конвоиры не особо беспокоятся о том, что он надумает бежать, направился к «брустверу». Убедившись, что его знакомцы на месте, вернулся к работе.
В этот раз во время обеда при раздаче «унтер» вел себя склочнее. Раздатчик поливал его отборными матюками, а тот огрызался плотными, хлесткими очередями, вставляя русские термины, и, странное дело, в дуэли победил фриц. Выбив в качестве репараций не один, а три половника, и не только котелок, но и три пайки в него выбил, он, не обращая внимания на крики в спину, отправился к «брустверу».
На, кратко скомандовал он, подавая котелок, практически полный, фрест, шнелле.
Пацаны поняли без переводчика. Они, чуть не с ногами влезши в посуду, уничтожили пожертвованный харч. Благодетель при этом выдавал какие-то ценные указания, то тыча в Яшкину грудь, то изображая повешение (или самоудушение?), употребляя русские народные слова, обозначающие «кирдык». Потом извлек из кармана какую-то жестянку и пантомимой принялся изображать: мол, это надо пить с горячим.
Где я тебе горячее-то найду? возмутился Пельмень, внимательно следящий за разъяснениями.
«Унтер» огрызнулся новой порцией разъяснений и мата, в которой проскальзывали уже знакомые «шпиталь», «швинзухт» и понятный без переводчика «капут».
Сдается мне, он за больничку болтает, заметил Яшка угрюмо. Или госпиталь, или капут.
Йа, йа, кивнул фриц, в том смысле, что судьбу свою Анчутка понимает вполне правильно. И все совал в руки свою жестянку. Пришлось взять.
Покликали всех снова на «арбайтен», фриц поднялся, указал на пол, потолок и стены, затем ткнул себе в запястье, в отсутствующие часы, и, наконец, помахал руками, как бы сгоняя мух. Сдернул чудо-папаху, нахлобучил на голову Анчутке и скрылся с глаз.
Эва как, вдумчиво произнес Пельмень. И замолчал.
Яшка прогудел из-под овечьего конуса:
Грит, завтра тут разбирать начнут. Валить надо.
Надо свалим, флегматично заметил Пельмень, рассматривая подарок. Под крышкой оказался перетопленный желтоватый жир.
Вот это дело, оживился Яшка, это ж надолго хватит, если по чуть-чуть. Жир, он сытный.
Андрюха возразил:
Э, нет. Лекарство это понемногу надо. Я так понимаю, что это жир собачий. Его от кашля и зэки принимают, все знают. Фриц все повторял «хунд», «хунд» это собака. Точняк говорю. Его и с горячим пить надо, как он показывал.
Не стану, упрямо заявил, надувшись, Яшка. Может, это вообще Батошкин.
Станешь, таким же манером уверил Андрюха. Ручки-ножки повяжу да в глотку засуну. Больно надо мне тебя хоронить, мороки много. А что до хазы, есть у меня одна идейка.
* * *
Андрюхиной идейкой оказался поселок под названием Летчик-Испытатель, располагавшийся в небольшом лесном массиве, сразу за железнодорожными путями.
Далее до соседней области тянулся серьезный лес, и ходить туда было небезопасно. Там и в мирное-то время пошаливали, а после войны до него саперы еще не добрались.
В этот светлый лесок и до войны наведывались за грибами, ягодами, орехами, хаживали туда и в военные годы. И пусть за это время в поисках съестного все сильно повытоптали и повыломали, но лес остался, пусть и подлесок сильно поредел. После Победы герои-летчики так рассказывали получили от товарища Сталина это место под дачи. Было ли это именно так или как-то иначе никто не ведает, в любом случае массив нарезали на участки и выделяли их отставному офицерству не ниже полковников. Встречались и генералы. Поселок был невелик, всего пять улиц Летная, Пилотная, Нестерова, Чкаловская и Гастелловская, но летом заселен бывал довольно густо. Все теплое время там кипела жизнь, а чуть холодало окна-двери заколачивали и съезжали на винтер-квартиры.
Пельмень, понаведавшись сюда несколько раз, выяснил, что зимовщики остались только на Летной и Пилотной, а на Нестерова, Чкаловской и Гастелловской было безлюдно. Вот одну из дач одноэтажный скромный домик с мансардой и верандой, зашитой досками, Андрюха и облюбовал под зимовку. Тем более что ворота и парадная калитка заперты на огромный амбарный замок, а задняя дверца, то есть та, что на задах двора, выходящая в лес, закрыта была всего-то на крючок.
Курам на смех. Крючок долой, втихую снимем пару досок, объяснял Пельмень, пролезем и порядок. Оно, конечно, насчет печки не уверен, можно ли топить. Хотя, если не раскочегаривать, может, и не заметят. Мороза еще нет, дым валить не будет.
Вот беда-то, боязливо отозвался Яшка. После месяца в холодных развалинах уж так хотелось погреться у настоящей печи, но было все-таки страшновато: а ну как завалит сердитый хозяин с пистолетом? Однако ради того, чтобы поспать в тепле, можно было и побояться.
Анчутка решился:
А знаешь что? Да хрен с ними со всеми, сразу-то не выгонят, не увидят. Где, ты говоришь, зимуют?
На Пилотной и на Летной точно, почту им туда носят.
Ну так это где. Кто может увидеть-то? неубедительно, но уверенно рассудил Анчутка. Через парадное мы ходить не станем. А если кто с главной улицы будет заходить так сразу увидим. Тикаем через лес и всего делов.
На том и порешили. Дождавшись ранних сумерек, пробрались к задней калитке, без труда откинули ножиком крючок, отжали пару досок, которыми была забита веранда, и проникли в дом. Внутри было темно и уютно, пахло сухим деревом и хорошим табаком. То ли сама постройка была возведена на совесть, то ли не так давно хозяева съехали, но было довольно тепло. Сама обстановка простецкая: на первом этаже одна большая просторная комната, и лестница шла наверх. Правда, что там наверху неясно, ход забит листом фанеры, чтобы тепло не уходило, но вряд ли там было богаче, чем на первом этаже. Главное, что имела место Анчутка вздохнул так, как будто чаша его счастья переполнилась, великолепная печь-голландка, выбеленная, отделанная кафелем, с чугунной конфоркой да начищенными отдушинами, которые до сих пор поблескивали.
Это хорошо, что не русская и не буржуйка, со знанием дела пояснил Пельмень, рыща в поисках дров, меньше будет дыму
Предусмотрительные хозяева даже топливо уложили в сенях, и сами дровишки были отменные, никакой осины береза и елка.
«Живут же люди, дивился Яшка, оглядываясь. Красота-то какая!»
Никаких особых сокровищ тут не было, но само помещение с полукруглым эркером, отделанное деревом, было таким просторным и уютным. Видимо, его использовали как кухню и как гостиную. Красовался породистый, под потолок, буфет. Тяжелый диван, кожаный, с салфеткой на высокой спинке. По одной стене шли забитые книгами полки, по другой были развешаны ковры, картины, над дверью висел пропеллер.
Вот под этим и устроюсь, сообщил Пельмень, указывая на массивный круглый стол, а ты на диван завалишься. Сейчас растопим, согреем водички и будем тебя выпаивать.
Голландка, заботливо вычищенная перед отъездом, легко разгорелась, потянуло теплом, не хотелось ни говорить, ни думать, только молчать и слушать, как потрескивают огонь и деревяшки. Закипал чайник, шипя и плюясь. Яшка, которого терзала какая-то мысль, спросил:
Слышь, Пельмень, вот этот фон-барон чего это такой добренький?
Пригревшийся Андрюха приоткрыл глаз:
А я почем знаю? Когда прижучит кто-то звереет, а этот вот подобрел. Видал, как ручки-то складывал? О Боге вспомнил.
Тут вспомнишь, согласился Яшка. Не, хороший мужик, хавчиком поделился, можно сказать, выбил.