Мне тут же вспомнились страшные сказки из своего далёкого детства: непролазные чащи, злые лесные духи, козни нечистой силы, Баба-Яга и Кощей!..
Ну а вам бы они, вот, не вспомнились? Вот представьте себе следующую картину.
Вдоль тропинки гигантские, скрюченные, словно корчащиеся в неописуемых муках, хищно раскинувшие свои ветви сосны. Отслоённые, напоминающие изгнившую человеческую плоть, бесформенные куски древесной коры.
Но главное это тишина! Здесь была какая-то мёртвая и пугающая тишина!
Ещё каких-то двести метров назад до меня доносился стук дятла, шорох гонявшихся друг за другом белок. А тут вдруг бац ну и прямо как в вакууме! Ни малейшего звука, свидетельствующего о присутствии какого-либо, даже самого маленького, живого существа.
Просеменив метров тридцать, я вдруг обнаружил, что я в лесу не один. Бросив в сторону случайный взгляд, я вдруг увидел какую-то скрюченную, кособокую, облачённую в широкую брезентовую штормовку и опирающуюся на увесистую клюку, старуху.
Старуха стояла у какой-то чахлой сосны и что-то шептала себе под нос. Она копалась в заполненном многочисленными гнилушками, разбивавшем ствол по самому её центру проёме и не обращала на меня ровно никакого внимания.
Извините, пожалуйста, крикнул я ей. Скажите, а я правильно иду к монастырю?
Но глаза у этой «Бабы Яги» оказались настолько дикими и свирепыми, что я торопливо продолжил свой путь, не став дожидаться её ответа.
Лес вскоре начал редеть. Пройдя ещё с километр, я вышел на большую и слегка заснеженную поляну. Небо было чистым, как озёрная гладь.
Мой путь подходил к концу. Впереди вырисовывался монастырь
Глава восьмая
Монастырь встретил меня недружелюбно. Едва я прошёл через ворота, как меня тут же облаяли две резвившиеся неподалёку дворняжки.
Борька, Полина, цыц! прикрикнул на них проходивший мимо ворот монах: чёрные волосы, узкое лицо.
Я вежливо поздоровался и смущённо изложил ему цель своего визита
Настоятель Свято-Успенского Усть-Бардинского мужского монастыря игумен отец Ираклий мне в приёме не отказал. Но в ожидании оного мне пришлось провести порядка двух часов на скамейке, что стояла у монастырского храма.
Сначала я ждал, когда закончится утренняя литургия, как мне объяснили, это самое важное богослужение, на котором восславляют Господа нашего, а затем настоятель ушёл по каким-то своим делам, и мне опять пришлось его ожидать.
Чтобы скоротать время, а лучший способ это чем-то себя занять, я принялся изучать проходивших мимо или просто попадавшихся мне на глаза насельников монастыря, втайне надеясь заприметить среди них и Радика.
Поглядывая на этих людей из совершенно чуждого для меня мира, я испытывал тоскливое одиночество и уныло вздыхал: эх, мне бы ваши заботы, господа отшельники!
Первыми, на кого я обратил внимание, стали отец Митрофаний и отец Феодор. Два закадычных друга, и в то же время явные антиподы! Причём антиподами они были во всём, начиная от черт своей колоритной внешности, и заканчивая особенностями своего характера.
Толстый, круглолицый, пышнощёкий отец Феодор смотрелся полной противоположностью на фоне худого, костлявого и узколицего отца Митрофания. А суетливость и истеричная нервозность последнего, среди насельников его именовали просто Митрошкой, явно контрастировала со спокойствием и степенностью излучавшего респектабельность отца Феодора.
А может именно это и предопределило их дружбу? Ведь в жизни тоже имеет место эффект разнополярности магнитных полюсов!
Я впервые увидел их, когда они, увлечённые оживлённой беседой, выходили с утренней литургии. И предмет их беседы был каким-то очень уж философским. Вот что, помнится, уловил тогда при их появлении мой слух.
Поэзия, отец Митрофаний это ничтожнейшее искусство, которое питается одними лишь эфемерностями!
Но псалмы, отец Феодор, они ведь тоже рождены поэзией!
Псалмы, отец Митрофаний, рождены божественным вдохновением, а ваша поэзия заботится всего лишь о наслаждении!
Нет, поэзия это тоже божественное вдохновение! И вам не переубедить меня в этом, отец Феодор!..
Вторым, кто обратил тогда на себя моё внимание, был отец Киприан. У него были две сразу же бросающиеся в глаза основные приметы: лёгкая хромота на левую ногу и уж слишком откровенное косоглазие.
Особенно в этой паре выделялось второе. Даже если он смотрел на тебя прямо в упор, всё равно казалось, что он нацелился куда-то вбок.
В отличие от своих собратьев, Феодора и Митрофания, отец Киприан не остался равнодушным к моему присутствию.
Кому вчера впаяли там епитимью? сразу же огорошил меня вопросом он.
Но поняв по моему лицу (какую там ещё епитимью?), что по отношению ко мне этот вопрос прозвучал, ну, как-то явно уж невпопад, он досадливо отмахнулся и быстрым шагом направился к колокольне.
Чуть позже я узнал, что он был «правой рукой» настоятеля.
После отца Киприана моё внимание сосредоточилось на одной небольшой, кучковавшейся у ограды, компании. Она привлекла моё внимание тем, что манеры трёх составлявших её послушников, то, что это были послушники, я понял по их подрясникам и скуфейкам, как-то не совсем гармонировали с приличествующим им иноческим саном.
Приблатнённая жестикуляция, хриплые голоса и специфические выражения их лиц, специфические в том смысле, что в них не было и тени присущей монахам отстранённости от всего мирского, не оставляли никаких сомнений в том, что это были те самые бывшие заключённые, о которых мне накануне упоминал Семён.
Я сразу же почувствовал к ним неприязнь. Моя интуиция, этот тихий голос внутри, настойчиво мне подсказывала, что именно от них и исходит как раз таки главная опасность
Рабочий стол в кабинете настоятеля монастыря пребывал в состоянии художественного беспорядка.
Отодвинув в сторону нагромождавшие его бумаги, отец Ираклий вопросительно уставился на меня. Выдержать взгляд игумена было непросто. Даже очень непросто. Он отличался такой пронзительностью, точно просверливал меня насквозь.
Я хотел бы поступить в монастырь, объяснил своё появление я. Если, конечно, есть такая возможность, и если я могу быть вам чем-то полезным.
Отец Ираклий снял с головы свою чёрную камилавку. Под ней обнаружился высокий лоб интеллектуала и длинная прядь пепельно-серых, серебристых волос.
Рабочие руки нам, конечно, нужны, сказал он. Рабочих рук у нас, увы, не хватает. Но позвольте всё же полюбопытствовать, а что стоит за этой вашей инициативой? Стремление послужить Богу или, извините, у вас просто не задалась жизнь?
Не задалась жизнь, опустил глаза я и, сосредоточившись на носках своих ботинок, неторопливо поведал всё то, о чём мы накануне договорились с Семёном.
То-есть, намерений принять монашеский постриг вы пока не имеете? уточнил настоятель.
Пока не имею, помотал головой я. Я просто хочу вернуть какой-то смысл в свою жизнь. А то, понимаете, и жить-то не хочется, если в ней нет никакого смысла.
Ну, а почему вы пришли за этим именно в монастырь?
Я пожал плечами.
Не знаю, прав я или не прав, но мне почему-то кажется, что монастырь это то самое место, где можно обрести умиротворение и покой. А умиротворение и покой это как раз то, чего мне сейчас так сильно не хватает.
Отец Ираклий повернулся к окну. Я только сейчас заметил, что у него был какой-то приплюснутый затылок. Я внимательно вгляделся в его лицо: высокие скулы признак железной воли; кавказский, с горбинкой, нос
И тут настоятель резко вернул голову в прежнее положение. Он, по всей видимости, почувствовал, что я пристально его рассматриваю.