На самом деле не шест, понятно, а бревно с бедро взрослого человека толщиной. Несли двенадцать человек, да и те изнемогли, пока вынесли из чащи к дороге.
Уже на телеге привезли в замок. Голова заняла всю подводу, кони чуяли кровь страшного зверя, храпели и пытались понести, возчики едва удерживали их туго натянутыми вожжами. Тудор разрывался между страстным желанием собственноручно разделать чудовище полностью: порыться в его теплых внутренностях, подержать в жадных ладонях еще живое вздрагивающее сердце, вытащить печень и вцепиться в нее зубами, чтобы мощь убитого хищника перешла в его жилы, но и жаждал поскорее похвастаться великолепнейшим трофеем перед отцом, гостями и соседями.
Гунтер поглядел по сторонам, понизил голос и сказал с сильнейшей завистью:
— Везет же этой зверюке!
— Что все-таки прикончили?
— Я о сэре Тудоре, — пояснил Гунтер. — Куда кабану до него по живучести!.. Говорят, в самом деле перенимает силу зверей, печень которых жрет. А еще говорят, что он не совсем человек…
— Как это? — спросил я, но вспомнил о Гуголе, замолчал, а Гунтер пояснил:
— Да иногда бывает, что люди находят утром на пороге дома сверток с младенцем в очень непонятной одежке: то ли из травы, то ли из тонких звериных жил… Сэр Устинакс и леди Цигилла жили бездетными, у них дети все умирали во младенчестве, так что обрадовались, возблагодарили Бога, приняли и воспитали. Говорят, это работа Лесных, на самом деле дети сэра Устинакса и его жены не умирали, их забирали эти Лесные, а взамен подкидывают своих.
— И часто такое?
— В этих краях такое бывает, — ответил Гунтер, — к тому же иные так маскируются, что до конца жизни их не распознают.
— А зачем это Лесным?
— Это одному Господу ведомо, — ответил Гунтер благочестиво. — Но раз уж допускает, то какая-то цель в этом Божьем промысле есть.
Я задумался, пытаясь представить, кто эти Лесные, почему и зачем такое странный обмен, мысли поползли с межвидового гибридинга до перекрестного опыления, но в это время громко пропели трубы, я очнулся и увидел трепещущие на башнях красные флажки, блеск на широких лезвиях копий и опускающийся нам навстречу подъемный мост.
* * *
— Любить так любить, — громогласно провозгласил сэр Тудор, поднимая чашу с вином, — чтобы сердце стучало! Пить так пить, чтобы лежа качало!
Гости дружно взревели, кубки и чаши с радостным звоном столкнулись над столом, щедро орошая каплями жареное мясо. Я тоже совал кубок в общее месиво, надеясь, что прольется как можно больше.
Увы, вино можно не любить, но на таких пирах не пить нельзя. К тому же, как говорится, много пить вредно, а мало — скучно, потому здесь пьют так, будто готовятся к переходу через пустыню в образе каравана верблюдов.
На таких обильных пирах можно и не пить: походил, подышал, закусил, однако пить приходится, выплеснуть под стол или в кубок отвернувшемуся соседу удается редко, ведь я, как и сам Тудор, — герои удачной охоты, от меня тоже ждут подробностей.
Я пил, ел, то есть закусывал, хотя вообще-то ел, и в промежутках между рассказами про охоту все ломал голову, как подступиться к деликатному разговору о Лесных, о всяких странностях этого мира, ведь сказал же Гунтер, что Тудор недавно вернулся из Скрытых земель, а ведь, кроме него, что-то нет смельчаков, кто бы шастал туда-сюда. А рассказы, что некто побывал там и вернулся, богатый и счастливый, обычно оказываются обыкновенной брехней, вызванной примитивной тягой к необычному.
Тудор отрезал широкие ломти кабаньего мяса, челюсти работали, как жернова, я слышал хруст, треск, довольное сопение, глаза Тудора горели счастьем и удалью. Я жевал с трудом, мне бы годовалого поросенка, а еще лучше — молочного, но у мужчин должны быть мужские вкусы, тем более у тех, кто хочет заручиться поддержкой отважных соседей, и я жевал, с трудом проглатывал, отрезал новые ломти и с широкой приклеенной улыбкой, от которой уже болят мышцы лица, рассказывал о доблести отважного сэра, что аки лев бросился лоб в лоб на гигантского кабана.