Виктор Трынкин
Что было, то было
«Не губить пришли мы в мир,
а любить и верить.»
Глава 1.
Паровоз, раздувая пары, с трудом тащил длиннющий состав, разрезая пахотные поля, застывшие в тревожном ожидании скорого пробуждения и цветения. Задыхаясь, он остановился на каком-то крохотном, покалеченном войной полустанке.
По вагону, донельзя набитому военными и гражданскими людьми, узлами, тюками, корзинами, извиняясь и чертыхаясь, протискивался к своему месту капитан Добродеев.
В вагоне тесно. Прижавшись друг к другу, у окна сидят два молоденьких солдата: один без руки, другой слепой. Напротив женщина в берете, рядом толстый мужчина, по виду хозяйственник, и старик в новенькой, не по росту шинели. Припав к окну, старик пытается разглядеть, что там происходит:
Что за станция?
Женщина, устало вглядываясь в окно, через плечо старика:
Какая-то маленькая, неизвестная. Безнадежно вздохнула. Стоим у каждого столба.
Толстый мужчина не к месту криво усмехнулся, безразлично глядя в окно:
Война, ничего не поделаешь.
Добродеев молча залез на верхнюю полку. Он долго лежал с открытыми глазами. В памяти, как странички, листались годы его жизни: родители, война, госпиталь И вот теперь опять на фронт. А куда едут эти люди? Ведь здесь недавно хозяйничали немцы. Правда, линию фронта отодвинули далеко на запад. Значит, эвакуированные и беженцы возвращаются к мирной жизни на свои места: в города, деревни, поселки. Дай Бог. Поэтому галдеж в вагоне такой возбужденный.
Что там случилось? Старик трогает Добродеева за плечо. Чего встали-то?
Неизвестно. Встали, и все, неохотно отозвался капитан.
На фронт едешь? любопытствует старик.
Туда, отец.
После ранения небось? Вижу, неловко залез.
Угадал.
Старику явно хочется поговорить:
Откель сам-то будешь?
С Кубани. Кубанский я. Добродеев закрывает глаза, показывая всем видом, что хочет спать.
Возбужденный шум возвращенцев в вагоне не стихает. Капитан лежит с закрытыми глазами. А ему и вернуться некуда только на фронт. После госпиталя поехал к родным местам навестить, сошел с поезда, подошел к деревне, а ее нет. Одни обгорелые печные трубы. Опустела деревня. И какая-то звенящая тишина охватила эти скелеты. Даже птиц нет. Он стоял среди черных головешек сильный, здоровый ничего, что из госпиталя. От слёз у него зарябило в глазах. Видит Бог, что нет этому злодеянству прощения. Сердце словно зажали в тиски
Старик с пониманием посмотрел на Добродеева.
Эвоно как Хотел что-то еще сказать, но не решился. Грустно стал смотреть в окно. Там за разбитым полустанком раскинулись бескрайние пахотные поля. Тихо проговорил, вроде бы себе: Весна занимается. Пахать скоро, а пахать-то некому
По перрону, толкаясь с вышедшими из вагонов редкими пассажирами, с сумкой через плечо идет торговка:
Семечки, кому жаренных семечек!
Толстый мужчина повис из окна:
Э-э-й, хозяйка, иди сюда! Дай-ка пару стаканов.
Торговка насыпает стакан черных семян, протягивает толстому. Затем второй. Берет деньги, идет дальше вдоль состава. Жаренные семечки!
В вагоне толстый усаживается на свое место.
Ну вот, теперь не так скучно будет. Начинает грызть семечки, шелуху сплевывает на пол.
Старик опять заводит разговор с соседями:
Ребятки, куда едете-то? Вроде уж отвоевались, а путь держите на запад.
Безрукий, поправляя пустой рукав:
Ко мне едем.
В Госпитале были?
Ага, отзывчиво вздохнул солдат. На Кавказе. А оттуда поехали на его родину, на Украину, к матери и сестре. Приехали в Дарницу, это под Киевом Солдат замолчал. Тяжело говорить об этом. Ведь рана-то еще свежая. Тихо закончил: Погибли все
Старик тяжело вздохнул, в голове мелькнуло: «Горе одно на всех».
Толстый, не слушая рассказ инвалида, лезет в карман, достает горсть семечек, церемонно протягивает женщине.
Угощайтесь, веселее ехать будет.
Спасибо. Женщина делает из газеты кулек для шелухи.
Ну что ж, говорю, поедем, Петро, ко мне. Будешь у меня жить под Смоленском. Мы с ним два года вместе воевали. Он меня, раненного, из боя вынес в балочку. А потом вернулся обратно и попал под танковую атаку. Тут его и накрыло.
Женщина потихоньку вытирает слезы:
Господи, ироды проклятые, что же они делают
Толстый, прислушиваясь, невозмутимо лузгает семечки:
Да-а. Бывает. Война.
Ему еще повезло руки целы, на месте. Он ведь гармонист хороший. И вообще, когда был зрячий, в роте был самый веселый. Это сейчас он тихий. Грустно улыбнулся: Грозился на моей свадьбе играть.
Старик суетливо лезет в свой мешок.
У меня тут сальце есть, домашнее. Отведайте-ка, сынки.
Женщина охотно достает сверточек:
А у меня пирожки с картошкой, ешьте. Протягивает солдатам пирожки.
Безрукий бережно берет пирожок, отдает его другу:
Спасибо! Завтра дома небось будем. Во мои обрадуются. Живой! Ломтик сала, который дал ему старик, кладет на пирожок слепому. А ему аккурат в момент нашего приезда в Дарницу двадцать лет исполнилось день рождения. Сюрприз хотел сделать родным.
Женщина, тяжело вздыхая, перестала грызть семечки:
Господи, молоденькие-то какие.
Безрукий, продолжая жевать пирожок:
Я обучусь писать левой рукой. Буду работать в колхозе учетчиком. Прокормимся.
Женщина, глядя на ребят, еле сдерживает слёзы. А толстый хмыкнул себе под нос:
Работнички.
А он-то как же, родимый? Женщина с состраданием посмотрела на слепого.
Дома будет сидеть, хату сторожить. Получит пенсию, колхоз будет помогать. Или на свадьбах будет играть.
Толстый, продолжая бросать шелуху от семечек на пол, покосился на солдат, не к месту заметил:
Колхоз поможет, жди.
Безрукий с надеждой обратился к женщине:
А вы знаете, нам в госпитале сказали, что есть такой доктор по глазам, Филатов может вылечить. Вы не слыхали? Женщина пожала плечами. Будем его искать.
Послышался продолжительный гудок паровоза. Колеса стали пересчитывать стыки. Заскрипели полки старого вагона. Шум вокруг малость поутих.
Поехали, кажись, сдержанно засуетился слепой. Его друг нежно, по-братски, единственной рукой прижал к себе своего спасителя. Старик с тоской посмотрел на друзей. Что-то шевельнулось у него внутри, кольнуло в сердце прожитое. И потекли мысли в слух:
У меня ведь трое сыновей было. Один меньшой воюет жив, слава Богу. А двух уже нет. Старший в Крыму погиб. Средний красавец, в госпитале умер на моих руках. От него вот и еду. Память от них осталась двое внучат да шинель. Нелегко пережить такую потерю на старости лет. Старик тяжело вздохнул: Вот так Думал пожил, потрудился, детей вырастил, а оно, само дело, заставляет еще жить для внуков.
Наступила какая-то гнетущая пауза. А что говорить? Каждый думал о своем. Женщину эти слова тронули. Она хотела поддержать старика участливо и как-то робко посмотрела на него и тихо произнесла:
Вам, папаша, надо пожить не только ради внуков. Интересно и самому увидеть, как будут строить новую жизнь.
Слепой оживился, повернул голову на голос женщины. Лицо его просветлело:
Хотелось бы посмотреть, каким будет Сталинград.
Безрукий, искренне желая поддержать друга, утвердительно сказал:
После войны, Петро, обязательно поедем. Петро понуро опустил голову.
Безрукий понял настроение друга:
Ну и что? Я тебе расскажу, а ты поймешь. По мостовым-то вместе на брюхе ползали.
Слепой с жаром мечтательно отозвался:
Наверно, это будет особенный город. Он должен быть светлым и чистым. Никто не посмеет даже плюнуть на улице.
Старик грустно улыбнулся. Женщина бросила влажный взгляд на слепого. Толстый, не отрываясь от семечек, пробормотал:
У всякой пташки свои замашки.
Добродеев слез с полки, сел против толстого, заглянул ему в глаза, словно в пустоту, и, не разжимая зубов, процедил:
Заруби себе на носу. В этом городе всяких шкурников, жуликов совсем не будет. С трудом сдерживая себя, отвернулся к окну. Толстый сделал вид, что не расслышал: