Любовные страдания заметно подточили ладную Сарину фигуру. Она весила теперь шестьдесят восемь, но Ромео это приятное обстоятельство уже не вдохновляло.
В один из дней в дверь репетиционной кто-то постучался. Вошла миловидная мадам. Сразу было видно городская, не из местных. Оказалось, это она «отв. Каржаубаева А.».
Айман, представилась она, заведующая культмассовым сектором. А вы, я так понимаю, «Жуки»?
Было приятно, что про нас уже ходят слухи на уровне правления совхоза. Мы сдержанно кивнули.
Мне поручено взять над вами шефство, сказала она.
Кто это, интересно, поручил? усмехнулся Нуртай.
Директор совхоза товарищ Каликов, бодро отчеканила Айман.
Есена-ага мы уважали. Он был хороший. И его тут все уважали.
И как вы собираетесь шефствовать? скривился Нуртай.
Как это «как»? ответила Айман вопросом на вопрос. Я окончила консерваторию. Факультет симфонического и хорового дирижирования. И у меня высшее музыкальное образование. Вот вы она посмотрела на Нуртая с превосходством, вы ноты читать умеете?
Ноты Нуртай читать не умел. Да и никто их не читал. Мы их, можно сказать, в глаза не видели. Ноты эти. Да и зачем они?
Да мы и книги-то не очень читали. Так, газеты иногда. По случаю В селе вообще все эти газеты для этого самого случая и выписывали.
А насчет нот
Короче, Нуртай промямлил в ответ что-то бессвязное. По его позициям был нанесен ощутимый удар.
Ну и вот, улыбнулась Айман, я бы могла вас научить.
Да на фига нам? отмахнулся Нуртай. Жили без них
Не думаю, простодушно ответила Айман. Разве вы не собираетесь дальше расти?
Расти мы, конечно, собирались. Но как не знали.
Чтобы расти, нужны инструменты, резонно возразил Нуртай. -А этим уже по сто лет.
Правильно, согласилась Айман. Я поставлю вопрос перед правлением. А сейчас вы можете мне что-нибудь сыграть?
Мы повернулись к Нуртаю.
Ну-у замялся вдруг он.
А что вы играете? Что у вас в репертуаре?
Ну разное, промычал Нуртай.
Тогда сыграйте что-нибудь из вашего любимого, попросила Айман и устроилась на поломанном стульчике. И как-то особенно симпатично склонила аккуратную свою голову набок.
Мы не стали раскрывать карты сразу. Сыграли Айман простенькое: «Летящей походкой ты вышла из мая».
Нам нравилась эта песня. Мы считали ее своей, потому что, опять же, в ней пелось про майских. То есть про нас.
Когда все поутихло, Айман улыбнулась. Попросила:
А есть еще что-нибудь?
Мы почувствовали благожелательность и спели еще парочку симпатичных вещиц.
Ну что ж сказала Айман и поднялась. Отлично. Молодцы. Давайте тогда через месяц устроим танцы. К годовщине Великого Октября.
Танцы? спросили мы хором.
Ну да, кивнула Айман. А что? Репертуар у вас, как я вижу, подходящий. А молодежи нужен культурный отдых. Не все же время водку пить и драться.
С последним доводом Айман попала в точку.
Дрались у нас каждую субботу. Да мы и сами в этом нередко участвовали.
Это как профилактика. Выброс дурной энергии. Проверка психического здоровья. Не помашешься в субботу, потом всю неделю голова болит.
В общем, до годовщины Великого Октября оставался еще месяц с гаком. За это время можно было прокатать всю программу. Да и пора уже было, честно говоря, выходить на люди. Зачем иначе, спрашивается, вся эта бодяга? Не все же время за девками волочиться.
Короче, ближе к сроку заказали мы Айвазовскому
Был у нас тут один такой мазила, рисовал зазывные афиши для кино. Тоже, блин, достопримечательность. Отдельного рассказа заслуживает. Ацетон пил! Смешивал с какой-то фигней и пил. А потом такое выделывал!..
Ну ладно, о нем лучше в другой раз.
Заказали мы, значит, Айвазовскому плакат А чгобы не объясни на пальцах, чего мы от него хотим, принесли фотку «Лед Зеппелина>>, ту самую, с алконавтами на кортах. И Айвазовский тут же намалевал эскиз.
Он перенес картинку на плакат, а вместо лиц «ледзеппелинов» изобразил нас. Всех четверых. Получилось весьма и весьма. Ну и надпись Айвазовский снизу залепил подходящую:
«Впервые на большой сцене! Сенсация сезона! «Майские жуки!» Посвящается 61-й годовщине Великого Октября!
Клуб. Воскр. 20.00. Вход: 30 копеек».
И тут мы вдруг заволновались. Всех, можно сказать, слегка стало «потрахывать». Все-таки это тебе не бревна. Это ж все-таки сцена. Зал. Публика. Пусть все и свои. И это даже хуже, что свои. Они же нас не воспринимают как артистов. Они же держат нас за местную шантрапу. А тут на тебе: «Сенсация сезона!».
Но деваться некуда. Паровоз, что называется, набрал ход. И мы стали честно готовиться.
Засиживались допоздна. Дым стоял коромыслом. Айман помогала. Все-таки она в музыке шарила больше, чем мы все, вместе взятые. Да и потом, как выяснилось, она вовсе и не собиралась покушаться на авторитет Нуртая. Наоборот, как человек догадливый и гибкий, Айман все сразу просекла и постаралась втереться к нему в доверие. Нуртая это устраивало.
И вот наступило то самое воскресенье. И та самая долбаная годовщина того самого долбаного Октября.
Я еще с утра почувствовал, как в горле что-то застряло поперек и мешает нормально дышать. И еще там, чуть пониже кадыка, противно защекотало. Плюс ко всему мерзко потели ладони.
В общем, ближе к вечеру расставили мы обреченно нашу жиденькую аппаратуру в концертном зале клуба и настроили инструменты.
Народ уже вышел из кино и стал кучковаться у входа покурить. Потом все неторопливо потянулись вовнутрь.
Тетя Паша в дверях рвала билетики. Люди с нескрываемым любопытством проходили в длинный прямоугольный зал. Скапливались у сцены. Мы стояли там в полутьме. Видны были лишь наши размытые силуэты.
Шофера с автобазы помахали Нуртаю в знак солидарности. Кое-кто из них даже выкрикнул:
Давай, Нурик!
Зажигай!
Красавчик!
Врежь им!
Минут через десять дали наконец сценический свет. Народ, разглядев нас в свете ярких фонарей, попритих. Чабаны, что специально спустились с гор, нахмурились. Нуртаевские кенты с автобазы перестали улыбаться. Словом, задуманный эффект сработал. Наш сценический образ произвел впечатление и даже, можно сказать, прочно его застолбил.
Дело в том, что к шестьдесят первой годовщине Октябрьской революции мы успели отрастить волосы до плеч, как у «ледзеппелинов», и пошить штаны-клеша. У Ромео они расходились книзу аж на тридцать четыре сантиметра, и издали казалось, будто он стоит в юбке. Суслик нацепил для форсу солнцезащитные очки, как у кота Базилио, и стал похож на слепого. Я тоже раздобыл пеструю рубашку с воротом до плеч. Нуртай замотался в цепь.
Зашушукались. До меня донеслись обрывки фраз:
Ни фига се!
Чего это с ними?
Это ж нуртаевские пацаны?
А патлы-то отрастили, патлы
Ну а чего ты хотел? Хиппи!
А рожи-то, рожи!
Да-а Рожи не спрячешь.
Артисты, тоже мне!
Штоты!
По пятнадцать суток. Каждому. За один только внешний вид.
В любую тюрьму, без характеристики!
Пауза явно затягивалась. Пора было начинать. Нуртай все вертел колки, хотя гитары давно уже были настроены. Делал он это не поднимая головы и не глядя в зал, всем видом своим показывая, что плевать он хотел на все эти гнилые разговорчики. Искусство выше всех этих пошлых пересудов.
Публика в нетерпении забеспокоилась.
Э-э, Нурик! донеслось наконец из толпы. Чего ты там крутишь? Мандавошек ищешь, что ли? Начинай давай!
Это подал голос громила Кабылбек по прозвищу Калкан Кулак -лопоухий. Так его называли за уши, которые росли строго перпендикулярно голове. Он обладал бычьей силой и мог унести за раз пять мешков картошки.
Чё, не видишь? Люди пришли! поддержал его кто-то.
Нуртай пропустил реплики мимо ушей.
Нуртай! Ты чё, оглох? Вынь бананы из ушей!
Цену набивает.
И цепь зачем-то у собаки забрал!
Да не умеет он ничего!
Э-э, Нурик! На футбол надо успеть: «Кайрат)) играет с грузинами! -опять крикнул Калкан Кулак.