Étranger.
Чужак.
Даже при солнечном свете и беззаботной болтовне от этого воспоминания меня до костей пробирает холод.
В кухне Лапочка оставила мне на столе тарелку с домашними печеньями. Но как только я беру одно из них, то видение про Элору вновь поражает меня. Я чувствую ее панику.
Она бежит.
Я бегу.
Вслепую. Сквозь дождь. Вытянув вперед руки.
Я хватаюсь за спинку стула, чтобы не упасть, переживая этот ужас, потом предлагаю свое печенье Сахарку, и он съедает его.
Во рту у меня пересохло, и я открываю шкафчик, чтобы взять стакан, но меня отвлекает большая фоторамка, висящая на стене, сколько я себя помню. Внутри нее много маленьких рамок для фотографий разных размеров. Я видела ее миллион раз, но никогда по-настоящему к ней не приглядывалась.
Теперь же я внимательно смотрю на фотографию в центре. Я сижу на коленях у матери на ступеньках «Мистической Розы». Вероятно, снимок был сделан вскоре после того, как погибли Эмбер и Орли, потому что на мне розовый сарафан, который Лапочка сшила мне ко дню рождения. Думаю, я была без ума от этого сарафана, поскольку он надет на мне почти на всех фотографиях, где мне четыре года.
Длинные каштановые волосы моей матери собраны сзади изящной серебряной заколкой в виде колибри с красиво расписными глазами. Изначально таких заколок было две, и она носила их постоянно. Мне тоже нравились эти заколки, потому что это была пара, как мы с Элорой, но в какой-то момент одна из них потерялась. Еще до того, как был сделан этот снимок. У меня до сих пор хранится вторая, что на этой фотографии. Заколка находится у меня в спальне, но я никогда ее не ношу.
Я позволяю своему взгляду задержаться на мамином лице. Я всегда думала, что наши зеленые глаза одинаковые. Большие, зеленые глаза, Харт говорил, что я напоминаю ему древесную лягушку.
Но на фотографии у нас разный взгляд.
Мой невинный, а взгляд моей матери загнанный. Или пустой, словно внутри ничего не осталось.
Я размышляю о том, что вчера сказала Сера. У твоей мамы был мощный дар.
Я впервые услышала об этом. Конечно, есть множество вещей, которые я не знала о своей матери. Начиная с того, почему она лишила себя жизни.
Мне невыносимо находиться в кухне вместе с этими загнанными глазами, поэтому я направляюсь в торговый зал.
Лапочка занята тем, что расставляет на серебряном подносе флакончики с эфирными маслами. «КУПИ ОДИН И ПОЛУЧИ ВТОРОЙ БЕСПЛАТНО». Ее взгляд озабоченный, когда она видит темные круги у меня под глазами.
Трудная ночь, Сахарная Пчелка?
Я киваю и забираюсь на высокий табурет за кассой.
Просто тяжело находиться здесь без нее.
Не то чтобы я приняла сознательное решение не рассказывать ей о моем ночном госте или о том, что случилось ранее. О плачущей в ночи Еве, о моем смертельно опасном падении на причале. Я даже не осознала, что собираюсь солгать, пока этого не сделала. Но решение принято, и я не знаю, как его отменить. Я пробыла дома только сутки и уже жонглирую секретами, как ножами.
Лапочка кивает.
Все, что мы теряем, вернется к нам в иной форме, напоминает она. Однако это не означает, что не нужно горевать.
Мне по-прежнему хочется верить, что Элора жива, но с каждым ужасающим видением все труднее цепляться за эту надежду. Это как стараться удержать кубик льда, пока он тает, а в итоге вода просачивается между пальцев.
Ты думаешь, она мертва?
Лапочка перестает трогать флаконы и смотрит на меня.
Ты спрашиваешь, что я думаю? Или что знаю?
Второе.
Я бы хотела сказать тебе наверняка, Грей. Но это так не работает. Если бы работало, мы бы все выигрывали в лотерею, не так ли? Она ставит на поднос последнюю изящную бутылочку. Это не то же самое, что сделать заказ в ресторане или выбрать что-нибудь из каталога. Я пыталась объяснить это шерифу. Мертвые сообщают нам что-то, только если хотят, чтобы мы это знали. Я не могу у них спросить, что хочу.
Мне ее не хватает, говорю я, потому что это, похоже, единственное, что я могу сказать с уверенностью.
Ох, Сахарная Пчелка, вздыхает Лапочка и гладит меня по щеке. Мне хотелось бы иметь нужные тебе ответы, это так тяжело, когда кто-то уходит и оставляет после себя пустоту.
Я боюсь задать следующий вопрос, но он сам слетает с моих губ.
Моя мама любила меня?
Лапочка отворачивается к крохотным флакончикам, берет оранжевый и подносит его к глазам, чтобы посмотреть на ярлычок.
Ты была для нее всем, но были вещи, с которыми ей невыносимо было жить. Она возвращает флакон на место. Вещи, которые съедали ее изнутри, пока от нее почти ничего не осталось. Особенно в последние несколько лет.
Прежде чем я успеваю спросить, о чем Лапочка говорит, звенит колокольчик над дверью, и входит еще одна группа туристов. Мы предлагаем им воду, бутерброды и книги по астрологии. Они оплачивают тридцатиминутное гадание, и Лапочка просит меня последить за кассой, а потом ведет их к маленькому алькову в углу и задергивает создающую уединение занавеску.
Когда колокольчик звенит опять, я поднимаю голову, чтобы сказать: «Добро пожаловать в Мистическую Розу, нежные души». Как научила меня Лапочка. Но это всего лишь Харт.
Я не хочу его видеть, поскольку уже знаю, что не расскажу ему о своем ночном госте. Или о тех рисунках, что показали мне близнецы, о пропавшем черном сундуке.
Харт не захотел бы, чтобы я таким способом его оберегала, он бы разозлился, но мне невыносимо причинить ему новую боль.
Во всяком случае, пока я не разберусь, что все это значит.
Харт неторопливо приближается к прилавку, словно я барменша с Дикого Запада, а он пришел заказать двойную порцию виски. Ставит локти на стеклянную поверхность и зарывается пятерней в волосы.
Я думал о том, что ты мне сказала. Харт обводит глазами магазин и понижает голос: О тех твоих видениях про Элору. Мне приходится наклониться к нему, чтобы расслышать слова, и я ощущаю запах кофе и сигарет. О том, как она убегает от кого-то.
Наши головы почти соприкасаются, его волосы щекочут мою щеку, а мне страшно находиться так близко к нему. Я беспокоюсь, что Харт сможет почувствовать меня, уловить, что я кое-что скрываю.
Это должен быть Кейс, произносит он. Его глаза мрачнеют, в них словно назревает грозовой шторм, который часто бывает у нас на болоте. Это единственное, что пришло мне в голову, ведь он такой ревнивый.
Я стараюсь прогнать эти мысли, но тот страх, который я ощутила в сарае, выползает, словно щитомордник. Мурашки бегут по моим рукам и поднимаются по шее.
Он приходил ко мне вчера вечером, признаюсь я. Кейс думает, будто Элора изменяла ему, будто она была влюблена в кого-то другого. Харт вскидывает голову и хмурится, а лицо его бледнеет. Он хотел, чтобы я сообщила ему, в кого.
Все это чушь собачья. Теперь ты понимаешь, о чем я говорю, Грей? Харт крепко стискивает челюсть и нервно проводит по волосам рукой. Если Кейс считал, что это правда если вбил себе в голову это более чем достаточный мотив для
Для убийства, говорю я, и он кивает, но я все равно не хочу в это верить. Ты от него что-нибудь чувствуешь? От Кейса?
Да, отвечает Харт. Но в этом как раз и проблема, слишком много всего: чувство вины, злость, боль, ревность и страх. Сама выбирай, что нравится. У парня в душе чертов коктейль. Всего и не перечислить.
Однако ничто из этого не свидетельствует о том, что он ее убил, возражаю я. Я тоже чувствую все эти вещи. Все до единой.
Да. Лицо Харта смягчается. Знаю, Грейси.
Я делаю шаг назад и напоминаю себе, что Харт лишь ощущает эмоции. Он не может знать причину.
Но ничто из этого не свидетельствует о том, что он ее не убивал. Лицо Харта становится строгим. Кейс что-то скрывает.
Мне хочется, чтобы между нами было больше пространства, потому что я тоже кое-что скрываю, но владение секретами не делает тебя убийцей. Кроме того, тот, кто находился под моим окном прошлой ночью, определенно не был Кейсом.