Почтальона? удивился Светлов.
Самого Сжигателя в лицо никто не видел, пояснил Брославский, а вот кого он убил, все знали. Якобы почтальона из вашего посёлка, из Верхних Оселков. Старенький такой почтальон. В шляпе и с сумкой на боку. Нашли его в горящем муравейнике.
Светлов недоверчиво покосился на Брославского, и тот едва заметно подмигнул.
Это полная ерунда, беспомощно развёл руками несчастный Марецкий, просто полная ерунда! Это что же, твоего поджигателя муравьиного ещё и самого убили? Кто? Муравьи, что ли? Повалили в свою кучу и закусали?
У него голова была разбита, сухо сообщил Светлов. Гитару-то давай!
Не дам я тебе гитару! закричал Вадим Марецкий, вскакивая на ноги, и мстительно указал на Брославского рукой, в которой ещё сжимал огрызки печенья. Мне вот этот не очень умный тип вчера сказал, что в походе нельзя петь у костра! Запретил! Это во-первых! Отлично! Значит, не будем петь!
Вадя
Двадцать лет Вадя! Моя гитара, даю кому хочу, я человек нездоровый! Принеси свою и научись толком играть, раньше, чем перед девушками байками своими выпендриваться!
Да у меня-то по крайней мере есть девушка безразличным тоном сказал Светлов.
Марецкий круто повернулся, пошёл к песчаному откосу, под которым было уже холодно и темно, спрыгнул туда, вместе с гитарой. Он выиграл, понял Брославский. Рыжий парень вчистую проиграл своему вечному сопернику Вите Светлову в логическом споре, но зато теперь никто не попросит Светлова спеть песню про старую дачу.
По-моему, тебе надо извиниться, Витя, сказала Таня. Вадим не виноват, что ему не понравилась твоя история.
Встала со штормовки и молча полезла в палатку. Светлов посмотрел ей вслед, тоже встал, поднял брезентовую куртку с земли, аккуратно отряхнул. И побрёл туда, где темнел лес.
Где-то посреди ночи Саше Брославскому вцепились в руку, точнее сказать, в бицепс.
Вообще, это была не лучшая ночь в жизни туриста Брославского, а он во всяких ночёвках побывал и на скалах, и на снегу. Но восемь человек в палатке на пятерых Но люди, постоянно снующие кто в лес, кто обратно в палатку Нет, понятно, что если Брюс перепрятал соль, а Таня пересолила кашу, то все выпьют по полведра чаю и сон их будет не самым спокойным. Потом куда-то делся надувной матрас, потом уползло к кому-то одеяло. Потом романтик и бард Марецкий принялся ругаться матом, ибо не смог найти выход из палатки и без малого своротил её всю целиком. Потом Брюс нервно прошептал: «Пойду-ка покурю» и щедро осыпал всех спящих сигаретами. В редкие минуты тишины и покоя было прекрасно слышно, как мрачно сопят в сумраке под брезентом несколько носов и как с азартным аппетитом звенят битком набившиеся в палатку комары.
И вот теперь чьи-то пальцы хватают за руку. Под утро в палатке стало сыро и холодно, как в свежевырытой могиле, а пальчики оказались, хоть и цепкие, но тоненькие, с длинными коготками. Как назло, Саша спросонья не мог вспомнить, сколько в палатке представительниц прекрасного пола и какие с ними следует соблюдать правила этикета.
Что это? шёпотом поинтересовались пальцы.
Это плечо, осторожно признался Саша. Не лучшее время и место для изучения прикладной анатомии, скажем прямо.
Нет, пояснили из темноты, кричат Снаружи кричат Страшно
Кому страшно-то? Ты кто? спросил Саша, отбросив приличия.
Таня.
Саша вспомнил, кто такая Таня, кто такой Витя Светлов, и понял, что одну ночь выживет и без одеяла. Студия «Бригантина». Что с них взять? Сам поехал, теперь не жалуйся.
Так чего же ты не спишь? угрюмо уточнил Саша, ворочаясь на жесткой земле.
Потому что в лесу кричат, услышал он в ответ. Девушка шептала, но в голосе её позванивала настоящая почти истерика. Саша затих и прислушался.
Комары в палатке не пищали, по-видимому, слишком увлечённые едой. Не считая разноголосого сопения, в палатке царила тишина, как, впрочем, и во всём лесу вокруг.
Поэтому крики Брославский услышал сразу. Кричали где-то далеко.
Ну и уши у тебя, шёпотом похвалил он девушку и попытался понять, откуда доносятся эти странные вопли. «Похоже, кричат в стороне поселка, подумал Саша, точнее сказать, в стороне моста. Бог его знает, как далеко разносится крик ночью в лесу».
Господи! в настоящем ужасе прошептали слева, в Сашу вцепилась ещё одна рука того же человека, и рука эта непритворно дрожала. Именно в эту секунду Брославский проснулся окончательно и понял совершенно ясно, что в лесу, на той самой тропинке, по которой они все сюда пришли, метрах в пятистах, действительно кто-то кричит. Да что там кричит вопит благим матом, как будто его убивают.
И давно это продолжается? осведомился Саша деликатно высвобождая руки.
Н-нет. М-минуты две женский голос заикался, шепчущую во тьме бил озноб. Девушка цеплялась за Сашу, как будто он был спасательным кругом, а она тонула.
Успокойся, потребовал Брославский. Плевать на матрас. Потому что крики очень нехорошие. Почти не прекращаясь, они следовали один за другим, как будто кричащий делает перерывы, только чтоб набрать воздуха в легкие. Такие крики, должно быть, и называют истошными. На таком расстоянии даже лёгкий шум ветра, пробежавший в кронах, крики заглушает, но вопят там здорово, изо всех сил. «И это кричит не ребёнок и не женщина, подумал уверенно Брославский, это орёт взрослый мужик, вернее, почти визжит на бегу. Да, точно, он убегает. Вот только от кого?».
Тут справа кто-то придушенно захрапел, и криков стало не слышно.
Наши-то все тут? спросил Саша, оглядываясь в сырой палаточной темноте.
Все-е, протянули в ответ, но Толя сидит снаружи.
Что он там делает? чуть ли не в голос удивился Саша.
Он сказал, тут тесно
Ветер в очередной раз прошумел в сосняке, и тут крики в лесу сделались другими: из протяжных частыми, отрывистыми. Будто кто-то там укачивает ребёнка, но совсем без материнской заботы в голосе. «АаАаАаА!». Дело-то житейское, старенькая такая няня баюкает ночью в лесу малютку И голос у няни мужской
Саша нашарил застёжку-«молнию», закрывающую вход в палатку. Ничего она сейчас не закрывала, была расстёгнута, и это, если вспомнить о комарах, тянуло не менее чем на преступную халатность. Но не до комаров уже. Саша отодвинул брезентовый полог и высунул стриженую голову наружу.
На краю песчаного откоса виднелся силуэт уснувшего сидя богатыря. Противоположный берег излучины низкий, и потому широкая, но вся мирная и бородатая Толина фигура чётко выделялась на фоне чуть посветлевшего уже неба. Что-то у него в правой руке. Неужели топор? Чего ради?
Толя? шёпотом позвал Брославский.
Богатырь не отреагировал. Слева дотлевал костёр, справа ряды деревьев вокруг поляны прятались одни за другие. Саша сам удивился тому, что тревожно оглядывается, пытаясь углядеть за соснами кого-то. Или что-то. Никого там нет, разумеется.
То-оля! повторил он настойчиво, уже не шёпотом, но всё ещё вполголоса и потянулся к ближайшей сосновой шишке.
От точного попадания шишкой бородатый силуэт на фоне неба нервно встрепенулся.
Кто-тэ-то? спросил Толя и обернулся с риском скатиться по откосу прямо в реку.
А ты чего тут, на улице, забыл? вопросом на вопрос ответил Саша. Толя взмахнул правой рукой. Это не топор он держит, это блокнот и карандаш. Песенки сочиняешь?
Я песен не пишу, хрипло, но с достоинством ответил Толя, я стихи пишу. Немного.
Не видно же ничего, возразил Саша. Иди в палатку, а то околеешь.
Совет прозвучал неубедительно. Воздух снаружи казался куда теплее, а главное суше, чем внутри палатки. Как будто сырая и страшная лесная ночь вся забралась туда, под брезент, и спряталась от наступающего утра, цепляя спящих за плечи цепкими пальцами с маникюром.
Я туда не пойду, вежливо, но категорически отказался Толя. Видимо, сочинение стихов во сне требовало непосредственного контакта с русской природой.