Вскоре, оставив позади казармы, они шли по лесной тропинке к недалекому озеру, блестевшему под июльским солнцем. В кронах деревьев щебетали птицы, на полянах золотились россыпи одуванчиков.
На зеленой травке у берега, в тени дуба сидел человек с коротким седым ежиком, в белой рубахе и галифе. Рядом на рогульках висел котелок (под ним сухой хворост) сбоку вещмешок. В воде у зарослей камыша возились с бреднем еще двое.
При виде подходивших офицеров хотел встать, сидите, Андрей Иваныч, махнул рукой комбат.
Что? Решили сварить уху? кивнул заместитель на напарников.
Решили, улыбнулся седоголовый.
Хорошее дело, одобрил Лосев, и все трое направились к песчаной косе неподалеку. Вода там лучше прогревалась.
Говоривший с ними, в недалеком прошлом был подполковником, командиром артиллерийского дивизиона*. По пьяной лавочке повздорил с замполитом, тот обвинил комдива в нелюбви к Сталину. Доказывая обратное, всадил майору пулю в лоб, комиссара с почестями закопали. Родным ушло извещение «пал смертью храбрых». Виновного же, лишив звания и орденов, отправили в штрафбат. Теперь, как другие, оставшиеся в живых, ждал реабилитации.
На косе офицеры разделись, аккуратно сложив обмундирование (сверху пистолеты в кобурах) и белея телами, с гоготом помчались в воду. Она была прозрачной, в меру холодной и приятно освежала.
Пока Каламбет с Орешкиным плескались у берега, Лосев саженками сплавал к другому, метрах в ста. Там выбрел на глинистый откос, забрался на склонившуюся к озерной глади иву и сиганул головой вниз. Вынырнул почти на середине, так же резво замелькал руками обратно.
Ну и здоров ты командир, оценил заместитель, а начштаба рассмеялся, я уж подумал, утонул.
Это вряд ли, шевельнул мускулистыми плечами с пулевой отметиной на одном. Бок украшал второй шрам, от осколочного ранения.
Накупавшись и вымывшись с мылом, все трое улеглись на теплый песок и замолчали. Солнце клонилось к закату, над водой мелькали стрижи, где-то в лесу вела счет годам кукушка.
Даже не верится, что кончилась война, мечтательно глядя в небо, сказал Орешкин. Демобилизуют, вернусь к себе в Казань, закончу университет и стану преподавать историю. А вы? повернул голову к товарищам.
Я кадровый, зевнул Каламбет. Буду служить дальше.
И я, чуть помолчал Лосев. Дома никто не ждет.
Это как? сделав удивленные глаза, приподнялся на локте Орешкин. Совсем никто?
Совсем, вздохнул комбат. Отец у меня был военный летчик, погиб в тридцать девятом на Халхин-Голе*. Мать через год вышла замуж и уехала в Ленинград. Умерла там во время блокады.
Была еще девушка. Дружили со школы, потом встречались, хотели пожениться. Не успели началась война. Сначала переписывались, потом исчезла. О ее судьбе ничего не знаю.
Опять замолчали, а когда шар солнца коснулся зубчатых вершин леса, и от воды потянуло прохладой, стали собираться. Натянув гимнастерки с бриджами и сапоги затянули портупеи. Прихватив полотенца, пошагали обратно.
Теперь у дуба потрескивал огонь, на нем, издавая аромат, побулькивал котелок. На расстеленной плащ-палатке лежал кирпич черняшки*, несколько пупырчатых огурцов, ложки и немецкая, в войлочном чехле, фляга.
Давайте с нами, поднял глаза бывший подполковник, напарники поддержали.
Спасибо ребята, отказался Лосев. Как-нибудь в другой раз.
А во фляге что? Спирт? ткнул в нее пальцем Каламебт.
Нет, шнапс, сказал усатый крепыш. Он того, слабенький.
Можно задержаться до вечерней поверки? спросил второй, в прошлом летчик.
Хорошо, разрешил комбат, и они пошли дальше.
В части роты шли на ужин в столовую, офицеры тоже подкрепились за своим столом, после чего занялись текущими делами. Далее состоялись вечерняя поверка и отбой («рыбаки» вернулись вовремя) плац перед казармами опустел. По нему бегала стайка бродячих собак, выставленные на ночь посты охраняли территорию.
Когда на землю опустилась ночь и в небе зажглись звезды, Лосев в начищенных сапогах и чисто выбритый, зашел в комнату Каламбета. Тот в майке и трусах, лежа на койке, дымил папиросой и листал трофейный журнал с картинками.
Я отъеду до утра. Если что, где искать меня знаешь.
Добро командир, ответил заместитель.
Выйдя, майор спустился по ступеням вниз. Дежурный лейтенант за стойкой, встав, козырнул. Хлопнула входная дверь.
На улице было тихо и свежо, в траве звенели сверчки. Обогнув здание, Лосев проскрипел сапогами по гравийной дорожке к трем кирпичным боксам у ограды. Отпер ключом дверь крайнего, распахнул створку и вошел внутрь.
Через пару минут оттуда выкатился трофейный «цундап» с коляской, слез с седла, и затворил. Снова уселся, включил скорость, мотоцикл с тихим рокотом двинулся к КПП. У него остановившись, просигналил, из будки выбежал часовой, подняв шлагбаум. Набирая скорость, машина исчезла в темноте.
Отъехав от части пару километров, майор свернул с асфальта на проселочную дорогу, луч фары высветил по сторонам сосновый бор. Потом он кончился, «цундап» спустился в низину и по каменному мосту пересек реку. За ней возникло небольшое, местечко с кирхой* в центре, застроенное одно и двухэтажными домами. Свернул на одну из улиц.
Миновав два особняка, въехал по короткой аллее во двор третьего. Заглушив мотор и погасив фару, слез с седла. Отряхнул рукой бриджи* и поднялся на увитое плющом крыльцо. Дважды крутнув флажок звонка стал ждать.
В одном из окон наверху возникло пятно света, через минуту из-за двери, тихо спросили, кто?
Это я, Злата. Николай.
Внутри провернулся ключ, брякнул запор, переступил порог. Шею тут же оплели горячие руки, губы слились в поцелуе. Чуть позже оба голые лежали на кровати в одной из комнат второго этажа. Майор курил, а женщина, опершись на локоть, перебирала его волосы. На вид ей было лет двадцать пять, стройная и красивая блондинка.
Знакомство состоялось вскоре после капитуляции Бреслау. Штрафбат сначала разместили в этом местечке под названием Крафтборн. Там уже стояла какая-то тыловая часть и проезжая улицей, Лосев услышал в этом особняке крики.
Ну-ка туда, приказал сидевшему за рулем сержанту.
Тот свернул в аллею и тормознул у входа. Взбежали на крыльцо, Лосев рывком открыл дверь. В холле на ковре два пехотинца насиловали молодую женщину. Один держал за руки, а второй, задрав платье, ловил ноги. Та отчаянно лягалась и визжала.
А-атставить! рявкнул майор, выхватив «ТТ». Перестреляю, гниды!
За спиной лязгнул автоматный затвор, оба побледнев лицами вскочили.
Пошли вон! махнул стволом на дверь.
Топоча кирзачами ломанулись к выходу.
Шевели копытами! дал последнему здоровенного пенделя сержант.
Женщина оказалась чешкой по имени Злата, служила в доме гувернанткой. С ее слов, за месяц до подхода советских войск хозяева уехали в Швейцарию, поручив сторожить усадьбу.
Я извиняюсь за этих солдат, они сюда больше не вернутся, сунул пистолет в кобуру Лосев. В городе будет стоять моя часть, гарантирую спокойствие и порядок.
Благодарю, пан офицер, утерла гувернантка слезы.
Кстати, окинул глазами холл и лестницу, ведущую на второй этаж. Не могу ли я здесь на время поселиться?
О да, часто закивала Злата.
В таком случае не прощаюсь, и вышел вместе с сержантом. Женщина проводила взглядом.
Разместив батальон в школе на площади и пустующих домах, к вечеру Лосев вернулся. Сержант внес в прихожую чемодан и туго набитый вещмешок, после чего уехал. Чешка показала майору комнату на втором этаже, а потом они вместе поужинали на кухне привезенными продуктами.
Все, что осталось ваше, кивнул на мешок Лосев.
Декуи, опустила ресницы Злата.
А ночью он проснулся в своей кровати от объятий.