Каламбет был самым старшим из троих.
Войну начал капитаном, под Харьковом. За отход с позиции был разжалован в лейтенанты и после этого сам напросился в штрафбат, где дорос до заместителя командира батальона. Орешкин же до недавнего времени являлся ротным, штаб возглавил на подступах к Бреслау. За время совместной службы все притерлись друг другу, отношения были можно сказать, дружеские.
Вскоре выехали к перекрестку, по булыжникам цокал копытами эскадрон казаков.
Сразу за командиром в первом ряду растягивал меха гармошки чубатый парень в кубанке
Ты ждёшь, Лизавета,
От друга привета.
Ты не спишь до рассвета,
Всё грустишь обо мне.
Одержим победу,
К тебе я приеду
На горячем боевом коне!
душевно выводил чистый высокий голос
Одержим победу,
К тебе я приеду
На горячем боевом коне!
дружно потягивала еще полтораста глоток.
Хорошо, поют черти, притормозил Лосев, пропуская всадников, и свернул направо.
Точно Мензельштрассе, указал Орешкин на надпись готической вязью на стене разбитого до нижних этажей дома.
Эта вроде целее других, оценил с заднего сидения Каламбет.
Многие дома на улице действительно сохранились, как и трамвайные пути с посеченными осколками деревьями вдоль нее. На некоторых зеленели листья. Людей на тротуарах было чуть больше, транспорта меньше. Часто попадались открывшиеся магазины и лавки. Иногда «блошиные рынки». Там что-то меняли, продавали и покупали местные обыватели.
Хозяйственный все таки народ фрицы, косился на них Лосев. Вчера воевали, сегодня уже торгуют.
Это силезские немцы. Изначально, в десятом веке, Бреслау звался Вроцлавом, и тут жили поляки. Затем их вытеснили германцы, со знанием дела сказал Орешкин, в прошлом студент истфака.
Тогда ясно, почему город передаем «ляхам»* хмыкнул Каламбет. Они дадут этим силезцам жизни.
Что что, а загребать жар чужими руками умеют, согласился Лосев. Те еще вояки.
Союзников все трое не уважали, на что имелись причины.
Во время Висло Одерской операции армия Войска Польского особой отваги не проявляла, а порой срывала поставленные перед ней задачи. При наступлении на Сандомирском плацдарме в составе 1-го Украинского фронта, ее части не смогли прорвать на порученном участке немецкую оборону. За них это сделали штрафники. Тогда батальон Лосева потерял половину личного состава, и он после боя дал в морду польскому комполка.
На следующий день остатки штрафбата перебросили на другой участок, операция продолжалась. После ее окончания батальон пополнили и дивизия, которой был придан, в составе других двинулась на Бреслау. История последствий не имела.
Вроде то, что нам нужно, сказал Орешкин, заметив на одном из зданий справа, вывеску «Restauracja Konspira».
Юркая машина пересекла трамвайные пути и, развернувшись, подъехала туда.
У тротуара стояли трофейный «опель» и наша «эмка», припарковались рядом. Лосев заглушил двигатель, вышли из кабины, одернув гимнастерки с портупеями, направились к двери. За ней были небольшой холл.
Сдав фуражки гардеробщику, поднялись по ступеням на второй этаж в зал. Под высоким потолком плавал табачный дым, слышался веселый смех и звяк приборов. В центре на небольшой круглой сцене аккордеонист со скрипачом исполняли вальс Шуберта.
Ничего шалман, прямо как у нас в Одессе, растянул в улыбке губы Каламбет.
Рядом тут же возник сухонький официант в белой накрахмаленной куртке, цо паны бажают?
Выпить и поесть, ответил Лосев.
Пшепрашем, указал рукой на освободившийся столик у окна, с которого второй убирал посуду, а когда гости расселись, поспешил выполнять заказ. Спустя короткое время на столе появились холодные закуски, домашней выпечки белый хлеб и графин янтарной зубровки. Каламбет, вынув пробку, тут же наполнил стаканы.
Молча сдвинув, выпили, налегли на закуску.
Как только все съели, официант доставил горячее красный наваристый борщ и рубленые бифштексы с молодым картофелем посыпанным укропом. Под них приняли по второму.
Да, так жить можно, когда закончили обед, оценил Орешкин.
Заказав по чашке кофе, расплатились, дав официанту на чай, закурили и с интересом оглядели зал.
Народу в нем хватало. Советские офицеры различных родов войск, в том числе военные моряки, их польские союзники и даже гражданские. Одни были с женщинами, другие без, все раскрасневшиеся и оживленные.
Веселье нарушило появление польского патруля офицера в чине поручика и двух солдат в конфедератках* с красными повязками на рукавах. Махнув музыкантам рукой (те прекратили играть) старший громко объявил о проверке документов.
Несмотря на окончания войны в городе по ночам стреляли, действовал комендантский час, и солдат поодиночке не увольняли. Бегло просмотрев документы у двух польских жовнежей с дамами за соседним столиком, патрульные подошли к Лосеву с товарищами.
Предъявите ваши, сказал на русском поручик.
Был он среднего роста, угрюмый и с тяжелым взглядом.
Все трое извлекли из нагрудных карманов гимнастерок и протянули удостоверения начальствующего состава РККА*. Сверив фото на них с лицами и полистав, Лосеву с Каламбетом вернул, а последнее задержал, непорядок.
В смысле? удивленно поднял брови Орешкин.
Судя по погонам, вы капитан, а в документе значится старший лейтенант.
Месяц назад присвоили, не успел сменить.
А еще похожи на одного разыскиваемого, процедил поляк. Попрошу проехать в комендатуру.
Слушайте, вы, закипая гневом, поднялся со стула Лосев. Это мой начальник штаба и никуда он не поедет, отобрав удостоверение, вернул Орешкину.
Цо?! пошел пятнами по лицу. Забираю всех троих! И стал расстегивать кобуру.
Не успел. Лосев сгреб за плечи и выкинул в открытое окно.
Матка боска! донесся визг, за ним шлепок.
Один патрульный лапнул на груди ППШ*, не вздумай, выхватили пистолеты Орешкин с Каламбетом.
Кругом наступила тишина.
Все трое покинув зал, быстро спустились по ступеням вниз и, прихватив в гардеробе фуражки, оказались на улице. Под окном, на тротуаре, прохожие поднимали поручика. Голова у того болталась, кто-то звал врача.
Запрыгнули в «джип», взревел мотор и, развернувшись, он покатил обратно.
Вот суки, испортили обед, пряча удостоверение в карман, сказал Орешкин.
А ловко ты его комбат, рассмеялся Каламбет. Надолго запомнит.
Минут через двадцать, миновав центр, выехали на южную окраину.
В десятке километров от нее, в лесу рядом с озером, в брошенном эсэсовцами военном городке дислоцировался батальон. Его списочный состав составлял шестьсот человек, после штурма осталось триста двадцать пять. Остальные, искупив вину, погибли или лежали в госпиталях.
Часовой, подняв шлагбаум, козырнул. «Джип» вкатился на территорию и, описав дугу, остановился перед затененным соснами особняком с красно черепичной крышей. Внизу находился штаб, на втором этаже жили офицеры. Перед зданием серел плац, по сторонам несколько казарм. У них слонялся, дымил махоркой и загорал на травке переменный состав. На спортивной площадке босяком гоняли мяч две команды.
Выйдя из машины, все трое зашли в штаб, дежурный доложил, товарищ майор! Происшествий в батальоне нет. Личный состав отдыхает.
Добро, кивнул Лосев. Поднялись на второй этаж.
Может, искупнемся? предложил Орешкин, когда шли коридором. Вон как запылились. И чихнул.
Не помешает, толкнул одну из дверей комбат. Встречаемся внизу.
Комната, которую занимал, имела два окна и всю нужную для проживания мебель. При драпе оставили бывшие хозяева. Расстегнув ворот гимнастерки, Лосев определил на вешалку планшетку, взял с умывальника кусок мыла и, завернув в вафельное полотенце, направился обратно.