Последний день перед школой навсегда остался в моей памяти. Солнце уже бросало последние красные отблески на поселок, собираясь на покой, а мама давно звала к ужину, я отпросился еще на несколько минут, чтобы вдохнуть последние минутки детства тогда мне казалось, что первый класс сразу придавал мне взрослости и важности. Задрав голову, я всматривался в небо и размышлял о чем-то своем. Как вдруг в груди, в самом ее центре, появилось неприятное жжение. К этому моменту учитель лишь однажды выходил на свет, чтобы взглянуть собственными глазами на мир, хотя тогда все произошло так быстро и настолько болезненно, что я толком ничего не понял. И все же, я догадался, что сейчас меня ожидает. Сжав кулаки в ожидании пытки и зажмурив глаза, я ощущал, как что-то раскаленное разливается по венам, а огненный шар из сердца перемещается выше и проникает в голову. В следующую секунду мои глаза будто зачесались, а потом разогрелись настолько, что смотреть стало невыносимо больно я с трудом сдержал крик и зажмурился. Вскоре боль стихла, и я приоткрыл глаза. Это странное чувство невозможно описать на мир смотрел и я, и он. Одновременно. Одними глазами. Я попытался поднять руку, но не смог, пока он не пожелал этого я стал лишь наблюдателем в собственной оболочке.
Игорек, ну ты где? раздался с крыльца голос мамы.
Я хотел задержаться, выгнать из себя постороннего, но не мог ничего. Совершенно ничего. Внутри меня раздался злобный смешок, и мое тело двинулось к дому.
Я иду, мам! ответил учитель моим голосом, и сердце в панике забилось.
Я сидел за столом, с усилием жевал выкопанную утром вареную картошку и старался не поднимать глаз. Конечно, все это делал он, а не я словно учитель заново познавал окружающий мир. Он проводил моими пальцами по краю деревянной мебели, трогал металлические вилки, ковырял картошку и молчал. Мама с плохо скрываемым страхом смотрела на меня и боялась хоть что-то спросить.
Ужин проходил в тишине, но стоило ей только заикнуться о грядущем первом дне в школе, как я рывком поднял голову.
Мама вскрикнула и вскочила, с грохотом уронив стул
Что с твоими глазами? с трудом произнесла она, бледнея и покрываясь красными пятнами.
А что с ними не так? ответил учитель моим голосом.
Не дождавшись ответа, я подошел к зеркалу из обычно зеленых с карими штришками глаз сейчас наружу рвались языки пламени, придавая мне вид хищника. Мое лицо улыбнулось, и огонь погас, а вместе с ним спряталась куда-то и тьма, только что властвовавшая во мне.
Я кинулся к маме и прижался к ней, сотрясаясь в рыданиях. Больше она ничего не спрашивала, а я бы все равно не знал, что ответить. Конечно, мама знает про него и все понимает. Даже когда боится и раздражается, она ни на секунду не вправе забыть, что такое на самом деле ее сын. Иначе последствия могут быть самыми ужасными.
Море малиновых и фиолетовых астр, нежно-голубых дельфиниумов и разноцветных гладиолусов с собственных огородов наводнило площадь перед двухэтажной сельской школой, распахнувшей свои двери для двадцати пяти первоклассников из всех окрестных сел и поселков.
В новом черном костюме, похожем на смокинг, в каких женятся в фильмах, я стоял в первом ряду рядом с незнакомым белобрысым мальчиком и сжимал огромную охапку цветов, срезанных вечером мамой. Директор школы, где мне предстояло провести десять не слишком счастливых лет, распиналась о нашем будущем, о чудесных годах и дружбе на всю жизнь, заводила унылые песни про то, чему учат в школе и крылатые качели, а мне хотелось поскорее сбежать.
Никогда прежде я не оказывался в таком большом коллективе, а учитель внутри меня требовал найти самых слабых и подчинить себе. Я понятия не имел, кто сильный, а кто слабый, и уж тем более не умел никого подчинять. Но он утверждал, что это дело времени, и он меня научит. Вот еще в школе учиться, еще и этот учить собрался! Краем глаза я уловил испуганные взгляд мамы, стоящей во главе второклашек, а мой белобрысый сосед шикнул на меня и еле слышно спросил: «Ты с кем там шепчешься?». «Ни с кем», ответил я и постарался больше не обращать внимания на тираду учителя, вернувшись в окружающую действительность.
В классе я оказался самым высоким, и мне почетно отвели последнюю парту, хотя я слышал, как мама упрашивала мою учительницу посадить меня поближе и, если что, сразу звать ее. Учительница только отмахнулась, убеждая, что с таким тихоней вряд ли будут проблемы.
Моей первой учительницей стала совсем еще молодая женщина, в два раза шире мамы и на голову ниже, она казалась полной противоположностью своей подруги, и все же они дружили. Не будь их отношения такими теплыми, наверное, мама вообще не рискнула бы отдать меня в общеобразовательную школу.
Моим соседом по парте оказался паренек на два года старше из не слишком благополучной семьи, славившейся в нашем поселке вечным пьянством и кучей голодных детей. На уроках он строгал ножом палки и в свои девять лет не знал даже букв. Поговаривали, что родители просто не знали его возраст и забывали отдать в школу, пока директор самостоятельно не заявилась к ним домой. На удивление, наши отношения с Федей поначалу складывались весьма миролюбиво. Я не делал ему замечаний за то, что он притаскивал в школу всякий мусор и ковырялся в носу, глядя в окно, а он делал вид, что не слышит, как я постоянно разговариваю сам с собой.
Нормальные дети, которых в нашем классе было большинство, очень быстро назвали нашу парту обителью прокаженных и стали обходить стороной. Меня это не слишком задевало я не искал компании, она всегда была во мне, а мой сосед, уставший от постоянной ругани и кучи братьев и сестер дома, предпочитал отмалчиваться и держался от других детей подальше.
Учитель, наоборот, жаждал общения. Становясь сильнее в моем растущем организме, он уже не просто требовал повиновения, он мог заставлять. И как бы я ни сопротивлялся, он принимал решения сам. Каждый раз это сопровождалось вспышками огня, пожирающего меня изнутри, которые, впрочем, с практикой переносились все легче, если, конечно, я не слишком сильно упирался.
Глава 5.
Он застал меня врасплох, подчинив себе так неожиданно, что я ничего не успел осознать. Обычно учитель не позволял себе показывать силу на людях, лишь глубоко в моей голове изредка комментируя происходящее этого я уже почти не замечал. Первые полгода школы прошли вполне неплохо я не завел близких друзей, но в общие игры меня принимали и даже доверили рассказывать стихотворение на новогоднем утреннике как человеку с хорошей памятью и дикцией. Как оказалось, зря.
Стоило мне открыть рот, как я почувствовал жар во всем теле. Стиснув кулаки в попытке избавиться от неминуемо наступающей боли, а заодно затолкать выбирающегося наружу учителя обратно, я упорно продолжал автоматически воспроизводить заученные незамысловатые строки. Конечно, эту битву я проиграл, как и многие другие в будущем. Против моей воли стихи про белочек и зайчиков сменились незнакомыми даже мне самому словами. Я осыпал ими небольшой актовый зал, украшенный гирляндами с пушистой живой елкой в углу, словно желал испепелить присутствующих. Глаза мои полыхали огнем, а внутри звучал жуткий хохот.
Все замерли в оцепенении, и лишь мама, на секунду замешкавшись, подлетела ко мне и принялась трясти за плечи. Но учитель не собирался сдаваться свое шоу он намеревался довести до конца. Я с силой, не свойственной худому долговязому первокласснику, оттолкнул ее и приблизился к нелепой девочке Маше с двумя бантами на тонких косичках, отличнице и зазнайке, но в целом, вполне обыкновенной семилетке. «Встань!» произнес я, и девочка, не дрогнув, повиновалась. «Лезь в окно!» продолжал я, до крови кусая язык, чтобы не произнести льющихся потоком слов. Маша в блестящем миллионами бисеринок наряде снежинки двинулась к высокому подоконнику, стремясь спрыгнуть в метровый сугроб прямо со второго этажа. Тогда-то я впервые узнал странную тягу учителя к высоте.