Игорь! Мама схватила меня за руку и закричала. Ты зачем меня так пугаешь? Я думала, ты потерялся!
Ее голос звенел настоящей паникой, а руки тряслись.
Нет, мам, я просто пошел прогуляться по автобусу. Мне стало скучно, серьезно ответил я, еще раз бросив взгляд на беззаботную семью.
Двери распахнулись мы добрались до нашей остановки.
Сколько раз тебе говорить, не отставай от меня в городе! Мама тянула меня за руку и громко отчитывала на всю улицу, а я никак не мог сообразить, что же такого страшного сделал. Ты же можешь потеряться, тебя украдут. Или он он тебя уведет.
Она резко остановилась возле самого входа в метро, присела на корточки и обняла меня, бурно расплакавшись.
Мам, никуда я не денусь, тщетно пытался я успокоить заходящуюся в рыданиях маму, положив ладонь ей на голову. И Он никуда меня не уведет, я же просто ребенок, кому я нужен.
Обещаешь, что не сбежишь и будешь слушаться? На меня поднялись распухшие от слез глаза.
Да сто раз уже обещал! надулся я.
А ты еще пообещай!
Да обещаю, обещаю! Мам, только можешь рассказать мне кое-что?
Что, дорогой? Она поднялась и взяла меня за руку.
Что случилось с папой? И откуда взялась бабушка? Ты никогда про них не говорила.
Мама тяжело вздохнула и, глядя куда-то в сторону, выпалила на одном дыхании:
Папа умер до твоего рождения, и поэтому бабушка не хочет с нами общаться. Она считает, что это я виновата в его гибели.
Почему?
Он был военным. А когда узнал, что мы ждем тебя, решил подзаработать и вызвался добровольцем на войну. Он все равно бы поехал, только позже. Кто знает, может, тогда и остался бы жив. Она всхлипнула. Он в первый же день подорвался на мине, до твоего рождения было еще полгода.
Мама, я чувствовал, что в глазах стоят слезы, ты очень по нему скучаешь?
Сначала очень скучала, серьезно ответила она, все так же не глядя на меня, но потом появился ты, и я потихоньку стала забывать. Сейчас кажется, что его и не было никогда.
А бабушка?
А что бабушка?
Почему она позвала нас сегодня?
Не знаю, сынок. Может быть, хотела так вернуть своего сына. Это у меня погиб муж, а у нее сын, ей куда тяжелее. Если с тобой что-то случится, я этого не переживу.
Не переживай, мам, улыбнулся я, со мной все будет хорошо!
Она только ухмыльнулась в ответ ведь я очень плохо вру.
Дальше день пошел куда лучше мы заглянули в несколько торговых центров, перекусили в Макдональдсе возле какого-то бульвара, где в брызгах фонтана резвились дети. Мама предлагала присоединиться, но мне куда приятнее было сидеть на высоком парапете, едва касаясь мысками земли, и наблюдать за ними со стороны. Я жевал чизбургер, запивая молочным коктейлем, и грелся в последних лучах августовского солнца.
Почему-то так получилось, что я очень редко чувствовал себя счастливым мерзкие болезненные сны, постоянные внутренние нравоучения от учителя, мамины слезы. Все это заставляло каждую секунду ощущать себя гадким и неправильным. Сейчас же мелкие капли летели в лицо, словно теплый дождик, пригревало солнце, и вокруг звучал смех, а внутри меня воцарилась тишина то ли учитель великодушно устранился, то ли был чем-то занят, но я по-настоящему наслаждался неожиданной свободой. Даже странный визит к бабушке стерся из памяти, и только рыжая девчонка в нескладном платье почему-то не хотела выходить из головы. И чем четче ее образ возникал перед внутреннем взором, тем тише вел себя учитель.
Напоследок перед отъездом домой мы еще немного прогулялись по городу забрели в Кремль, который мама почему-то не любила, прошлись по Александровскому саду и посмеялись над попами коней в фонтане. Мама все повторяла, что мне рано на такое смотреть, но сама покатывалась со смеху как маленькая.
На обратном пути в электричке я прислонился к холодному окну виском и задремал, прижимая сумки с одеждой, тетрадками и карандашами к груди. Впереди оставалась всего лишь пара дней беззаботного детства, а дальше ждала школа с уроками, одноклассниками и всем тем, чего я бы не пожелал никому.
Но пока я об этом ничего не знал и, вдыхая необычайную для меня свободу, мирно посапывал, не замечая, как странно смотрит на меня мама.
***
Боль во всем теле становилась невыносимой, и рот наполнился металлическим привкусом крови. Голова кружилась от постоянных ударов, и небо с землей вращались перед глазами, не давая понять, что же со мной происходит. Сверху раздавался хохот и улюлюканье толпа с удовольствием наблюдала не только за казнью, но и за тем, как колдуна, к которому еще недавно они обращались за помощью в их мелочных делишках, по земле волокли на костер.
Превозмогая оцепенение, в которое уставшее тело то и дело пыталось впасть, я попытался закричать. Изо рта, полного крови и осколков выбитых зубов, донесся лишь невнятный хрип. Может быть, это знак, что я не должен? Да нет же, знаю, что должен, иначе зачем все это затеял! Она приходила ко мне, я дал ей это заклинание я точно помню, такое не привидится. Мерзкий старик не получит ни одного из нас! Хватит! Надоело!
Эй, ты! просипел я.
Ты это мне, дьявольское отродье? Инквизитор ткнул меня в бок копьем, и я взвизгнул от боли под дружный гогот зевак.
Тебе, постарался я ответить ровно и, как любил это делать, свысока, но вышло жалко и шепеляво. Пока вы тут прохлаждаетесь, у вас из-под носа сбегает ведьма.
Врешь, нечисть! кинул другой мужчина в балахоне слишком много охраны для одного полумертвого колдуна.
А ты проверь!
Проверю, не сомневайся! с подозрением прошипел он. И если ты врешь, тебе несдобровать!
Какая мне уже разница.
Глава 4.
Всю мою жизнь я не знал ничего другого, кроме вечно говорящего внутри меня голоса. Диктующего свои правила, иногда поддерживающего, но чаще грубого. Он бывал разным, и со временем я научился даже выделять виды нашего сосуществования. Чаще всего он просто отдавал приказы: я мог повиноваться или поступать по-своему, тогда недовольный голос отчитывал меня, но не высовывался. Так я провел большую часть своего детства, когда практически бессильный ребенок, еще не познавший своих способностей, мог лишь идти на поводу. Когда же я начал понимать гораздо больше и осознал самого себя, учитель позволил себе управлять мной. Ту первую боль сожжения заживо, когда он не только заставлял, но и владел моим телом, я не забуду никогда. Отчаяние, ужас и нестерпимая пытка слились воедино, выплескиваясь наружу огнем. Я не мог самостоятельно даже пошевелить рукой, а делал лишь то, чего хочет он. С возрастом он все чаще брал бразды правления в свои руки. Я привык к боли, почти перестал ее ощущать и смирился со своей беспомощностью. Но самым страшным было вовсе не это, а тот третий вид нашего сосуществования, когда он стал слишком могущественным, чтобы вообще не считаться со мной. Когда впервые он полностью вытеснил меня куда-то в глубь тела, и темная сущность расползлась в каждую его клеточку, я думал, что это конец борьба проиграна, я навсегда останусь лишь жалким отголоском в его сознании. Но все же я возвращался раз за разом, чтобы довести битву до конца.
Моим любимым временем года всегда был конец августа переходный период между летом и осенью. Я подолгу сидел на качелях, слабо отталкиваясь от земли, и разглядывал хвойный лес, в котором знал каждую иголку. Уже не летний ветерок то и дело налетал со стороны других домов, где лесной массив отступал от поселка, издалека доносилось глухое постукивание колес электрички, пролетающей мимо нашей утопающей в зелени станции. Горько пахла полынь, обступившая мой уголок уединения со всех сторон, а за спиной диковинными цветами пестрел сад мамина гордость. Здесь я мог быть самим собой не бояться говорить вслух с учителем, ругаться и спорить, а иногда благодарить за что-то. Здесь я впоследствии постигал свои силы, здесь же он отдавал судьбоносные приказы.