Крот. Предпочтение? Нет, классику я знаю неплохо (годы учебы так вбили её в голову, что и захочешь выбросить, а не получается), но предпочитаю, конечно же, современную литературу. Да и разве кто читает классику как-то иначе, кроме как из-под палки, или, переформулируя какой сумасшедший будет читать классику по собственной воле?
Томский. И вы туда же! Мне вот недавно один «ценитель» прекрасного заявил, что не может читать классику, потому что там слишком часто замалчивается секс и это, мол, скучно.
Крот. Прав ваш ценитель.
Томский. А мне, знаете ли, как раз куда интереснее, если герои и героини не слишком торопятся прыгать в постель; мне как раз скучно, если они сразу же оказываются в постели. Или еще другой «ценитель» прекрасного как-то сказал: «Герои Чехова все чего-то ждут, декламируют, не едут в Москву никогда, хотя нужно было с первых минут первого действия спалить на х вишнёвый сад и уехать в Москву первым же поездом»1. Ну, правильно, Чехов это мертвечина, а надо бодренько ехать в Москву. На рок-концерт. Та же примерно логика.
Крот. Я, в общем, не совсем об этом. Хотя
Томский. Неужели и вы скажете, что трем сестрам надо было спалить вишневый сад и нестись с Москву?
Крот. Но вы-то сами много раз говорили, что рождены «дело делать», а не декламировать в пустоту.
Томский. Ну так очевидно, что я и не герой Чехова, да и в конечном счете я предпочел делу, признаваемому в обществе настоящим, то есть бизнесу, какое-то дело весьма сомнительное, то есть реально стоящее. Так уж выходит, что Культура с большой буквы всегда вызывает некоторые подозрения у некоторых чересчур живых современников. В этом смысле, я думаю, что иногда прямо полезно, когда у культурного человека наблюдается отток, упадок жизненной энергии, иначе ему никак не усидеть ни с книжкой в руках, ни на «классическом» концерте.
Крот. Вы опять-таки на всех производите впечатление не просто энергичного, а гипер-энергичного человека.
Томский. Я опять-таки руководитель, человек действия, а всякое руководство требует энергии. Но может быть именно поэтому я сам и не писатель, и не философ, именно потому, что слишком уж энергичен, слишком вовлечен в действительную жизнь.
Крот. Сомнительный тезис многие писатели (и даже мыслители) отличались скорее избыточной энергией. Толстой, Маркс те еще живчики были.
Томский. Так эта их чрезмерная «живость» и приводила к тому, что они вовлекались в общественную жизнь, видели себя руководителями людей, а не букв. Хотя, вообще говоря, тезис об оттоке энергии действительно сомнительный. Творческий человек переплавляет жизненную энергию в творчество, но, очевидно, максимум творчества требует и максимума энергии для переплавки. Не зря и Шопенгауэр говорил, что гениальных людей всегда находили особенно пылкими, хотя вовсе и не все пылкие люди гениальны2. Что касается Толстого и Маркса Мир легко обошелся бы без толстовских общин, а вот без «Войны и мира» никак. С марксизмом дело обстоит посложнее, но, в целом, итогом жизни Маркса, очевидно, является «Капитал», а не «Интернационал».
Крот. Не очевидно марксисты никогда не согласятся с вами.
Томский. Не согласятся, но у нас сейчас нет времени спорить с ними, к тому же о марксизме нам все равно еще придется поговорить подробнее.
Крот. Вот как? Что ж, поговорим А вторая проблема?
Томский. Вторая?
Крот. Вы сказали: «Тут возникает две проблемы»; первая это любовь или нелюбовь к Культуре с большой буквы, а вторая?
Томский. Ах, да. Вторая это отношение к общественной культурной жизни в целом. Здесь я, надо сказать, во многом согласен с вами в ней много мертвечины, причем опять-таки мертвечины двоякой. С одной стороны это именно что превращение культуры в некую сонную забаву для «приличной публики»; с другой поле разнузданного эксперимента для публики «неприличной».
Крот. А чем приличная публика отличается от неприличной?
Томский. Сейчас уже почти ничем; раньше она отличалась своим общественным положением; чаще всего её называли буржуазной публикой. Приличная публика люди, имеющие средства и положение в обществе и отстаивающие ценности этого общества. Искусство для них своего рода духовный десерт после сытного материального блюда. Соответственно, неприличная публика всякого рода отщепенцы, студенты, бунтари с причиной и без, и прочая, и прочая. Их искусство всякого рода эпатаж, пощечина общественному вкусу, бунт против всего понятного, привычного и, как следствие, ручного. Но сегодня все перемешалось авангардное, контркультурное искусство превратилось в такую же забаву, как и классическое; приличная публика охотно идет на всякие «неприличные» перформансы; эпатаж давно стал ручным и обыденным.
Крот. И вам это не нравится?
Томский. А мы изначально находимся вне этой системы координат. Мы чтим классику, но при этом выпадаем из «приличного общества», однако, выпадая, не бунтуем против него.
Крот. Хорошо бы развить этот тезис.
Томский. Разовьем, обязательно разовьем, но чуть позже.
Крот. Все у вас «на потом» откладывается и Маркс, и бунт против Общества.
Томский. Поверьте, обо всем поговорим, но для начала нам надо определиться с идейными основаниями, на которых выросло и покоится, то есть не покоится, но бурлит наше сообщество тогда все будет понятнее.
Крот. Значит, пора взяться за основы. Но пока я спрошу о другом: вы уже несколько раз сказали о Культуре с большой буквы, очевидно, противопоставляя её какой-то культуре с маленькой буквы. В чем суть этого противопоставления, чем различаются эти две культуры? Или тоже потом расскажете?
Томский. Нет, почему, можно и сейчас. Культура с большой буквы это всего лишь обозначение для высшего пласта культуры, то есть для того, что остается в истории культуры. Пока что я скажу так, хотя по сути это и неверно.
Крот. Зачем же вы говорите так, если это неверно?
Томский. Затем, что в противном случае мне пришлось бы делать очень много уточнений, время для которых еще не пришло. Так что и здесь я тоже «потом уточню». В общем, Культура с большой буквы это высший пласт культуры, а вот что касается места в истории нам еще придется об этом поговорить.
Крот. Тогда задам следующий вопрос: рок-музыка останется в истории?
Томский. Хорошенький вопрос!
Крот. Вполне законный.
Томский. Может и законный, но для меня он не имеет смысла зато для меня очевидна несопоставимость таких фигур, как, например, Моцарт, Бах или Бетховен с такими фигурами как Джон Леннон, Джим Моррисон или Тилль Линдеманн.
Крот. А, по-моему, «Битлз» стали просто-таки одним из символов двадцатого века, и, следовательно, как минимум их место в истории незыблемо. Это же чистой воды классика!
Томский. И о слове «классика» мы тоже поговорим, потому что оно тоже по большому счету неудовлетворительно. Слово «классика» словно бы и придумано как раз для того, чтобы, услышав его, зевнуть, таковы издержки школьнического принудительного вбивания в голову классических текстов.
Крот. Вот так сюрприз, а я-то был уверен, что вы и назовете Культуру с большой буквы классической культурой.
Томский. Нет, не назову.
Крот. И все равно «Битлз» останутся в истории.
Томский. В истории может, и останутся, тут как раз, в отличие от несопоставимости Леннона с Моцартом, не все очевидно.
Крот. Далеко не все. Но и сама постановка вопроса, по-моему, не совсем очевидна. То есть я хочу сказать: стоит ли воспринимать современную культуру как культуру то ли с большой, то ли с маленькой буквы? Не все ли равно? История все и так расставит по своим местам. А вот если мы сами начнем подходить к культуре с классическими мерками, то будем только душить её. Это, мол, не Бах, а это не Моцарт.