Твоя дочь обожает «Савадти», и ты, похоже, на ее стороне. Тут мы не сходимся. Очень жаль.
Ты кладешь руку мне на плечо чудесно! а другой приобнимаешь свою Сурикату. Ты собираешь нас вместе под своим крылом и говоришь, что мне еще многое нужно узнать о Бейнбридже.
Номи, конечно, впадает в крайности, Джо. Но здесь у нас все люди делятся на два типа: те, кто ходит в «Савэн», и те, кто предпочитают «Савадти», заявляешь ты и скрещиваешь руки на груди.
Боже, ты что, в самом деле такая мелочная?
Ясно, я киваю. Но разве обоими ресторанами владеет не одна и та же семья?
Суриката со стоном закатывает глаза и демонстративно напяливает наушники очередная грубость, а ты зовешь меня на кухню и со вздохом поясняешь:
Ну да, но меню там немного различается.
Открываешь холодильник, я убираю свой обед. Вся эта ситуация дико нелепа, а спор не стоит и выеденного яйца, и ты сама это чувствуешь, поэтому заговариваешь первой:
Не злись. Разве не из-за таких вот причуд ты и приехал в наше захолустье?
Вот черт! Куда я попал?
Ты кладешь руки мне на плечи и заглядываешь прямо в глаза (у вас что, не проводят семинары по сексуальным домогательствам на рабочем месте?).
Не волнуйся, Джо. До Сиэтла всего тридцать пять минут езды.
Я хочу поцеловать тебя, но ты убираешь руки, и мы возвращаемся в зал. По дороге я говорю, что переехал на остров не для того, чтобы то и дело мотаться на пароме в город.
А зачем ты вообще сюда переехал? спрашиваешь ты, пронзая меня взглядом. Серьезно, Джо. Нью-Йорк. Лос-Анджелес. Бейнбридж. Как-то не вяжется.
Ты меня проверяешь. Прощупываешь. Требуешь большего.
Я пошутил про «Кедровую бухту»
Это и так было понятно.
Просто мне здесь понравилось. Раньше Нью-Йорк был похож на книги Ричарда Скарри
Обожаю его.
Но теперь все изменилось. Может, виноваты эти вездесущие велосипедисты
Или мертвые девушки.
В Лос-Анджелес я уехал, потому что все так делают. Куда смотаться, если надоел Нью-Йорк? На Западное побережье.
Как давно моей жизнью никто не интересовался. Я уже и сам начал забывать о том, что было, но твои вопросы и твой искренний интерес всколыхнули во мне воспоминания.
Помнишь черно-белые фотографии Курта Кобейна, где он вместе с друзьями дурачится на лугу? Это было самое начало. Еще до того, как Дэйв Грол пришел в «Нирвану».
Ты киваешь. Типа понимаешь, о чем я. Ага.
Эта карточка висела на холодильнике у моей мамы, когда я был ребенком. Тогда все, что на ней, казалось мне раем. Высокая трава
Ты снова киваешь и перебиваешь меня:
Пойдем. Самое интересное внизу.
И мы двигаемся дальше. В разделе «Кулинария» ты застываешь на мгновение. Тебе на телефон приходит сообщение, и ты тут же принимаешься строчить ответ. Мне не видно, с кем ты переписываешься.
У тебя есть «Инстаграм»? спрашиваешь ты, отрываясь от экрана.
Ага, а у тебя?
Все чертовски просто, Мэри Кей. Я подписываюсь на тебя, ты на меня. И вот ты уже лайкаешь мои посты о книгах. Сердечко, сердечко, сердечко. В ответ я лайкаю твою фотку с дочерью на пароме, с лучшей подписью, какую только можно представить, «Девочки Гилмор». Если кто не помнит, это название сериала про молодую мать-одиночку и ее дочь-подростка из провинциального городка. Так что теперь сомнений нет ты не замужем.
Пока мы идем к лестнице, ты подкалываешь меня по поводу моей странички.
Не пойми меня превратно Я тоже люблю книги, но у тебя как-то все однообразно.
И что же вы мне посоветуете, миссис «Девочки Гилмор»? Постить фотки с моей говядиной и брокколи?
Ты заливаешься краской.
Хештег придумала Номи. Но вообще-то я забеременела в колледже, а не в старшей школе.
Звучит так, будто отец Сурикаты какой-то безымянный донор спермы, который для тебя совершенно ничего не значил.
Я не смотрел сериал.
Тебе понравилось бы. Он помогает привить любовь к чтению.
Ты продолжаешь болтать, но я-то знаю, о чем ты думаешь. Ты специально завела разговор про «Инстаграм», чтобы разузнать обо мне побольше. Но увы, у меня на странице только книги. А вот у тебя вся твоя жизнь. Фотки с лучшей подругой Меландой в разных забегаловках. Фотки с Сурикатой, неизменно помеченные тегом #ДевочкиГилмор. Я узнал про тебя очень многое, а ты про меня почти ничего, и это нечестно. Но жизнь вообще несправедлива, и я не собираюсь нудить о своей «непубличности».
Поэтому просто убираю телефон и сообщаю, что ел на завтрак кукурузные хлопья. Ты смеешься и тут же закрываешь соцсети (что за умничка!) и я рассказываю о себе так, как это и положено: лично, глядя в глаза. Говорю, что живу в доме на воде в Уинслоу. Ты еще выше закатываешь рукава и с улыбкой замечаешь:
Мы почти соседи. Мы живем за углом в Уэсли-Лэндинге.
Не может быть, чтобы ты вела себя так со всеми волонтерами.
Мы идем вниз, и ты вдруг касаешься моей руки. Да, малышка, я тоже это вижу. Красное ложе. Вмонтированное в стену.
Ты говоришь тихо, почти шепотом, ведь рядом дети.
Ну как?
Отличное ложе!
Ага, я тоже так его называю. Оно меньше зеленого
У зеленого цвет такой же, как у достопамятной подушки покойной Бек.
Но мне больше нравится красное, продолжаешь ты. Плюс аквариум
Аквариум точь-в-точь как в фильме «Близость». Ты потираешь руку, хотя она и не чешется. Это зуд совсем иного рода: ты хочешь бросить меня на этот красный диван прямо сейчас. Но не можешь.
Когда я была ребенком, в моей библиотеке не было ничего подобного.
Вот почему мне бы хотелось растить своего сына на этом острове. Я киваю и с невольной дрожью в голосе замечаю:
В моей библиотеке не было даже стульев.
Но тут же себя одергиваю: хватит болтать о своем дерьмовом детстве, неудачник Джо.
Ты наклоняешься ближе, точь в точь как в фильме «Близость», и мурлыкаешь:
Вечером тут еще уютнее.
У меня перехватывает дыхание. Я не знаю, что ответить. Это уже слишком: слишком чудесно, слишком гладко, слишком идеально как мороженое на завтрак, обед и ужин. Ты тоже это чувствуешь и поэтому показываешь на шкафчик.
Увы, на него написал какой-то малыш, а уборщица на больничном. Не боишься испачкать руки?
Нисколько.
Пару минут спустя я уже оттираю мочу от нашего красного ложа, и ты изо всех сил стараешься не смотреть на меня, но ничего не можешь с собой поделать. Я тебе нравлюсь. И разве может быть иначе? Даже грязную работу я делаю с улыбкой.
Я переехал сюда, решив, что мне будет легче стать хорошим парнем в окружении других хороших людей. Уровень преступности здесь феноменально низкий: последнее убийство случилось двадцать лет назад. Поэтому когда один архитектор спер у другого рекламный щит, это стало сенсацией, которую местная газета мусолила два выпуска подряд. Молодежь бежит с острова. Население становится старше.
Красное ложе снова как новенькое, я откладываю чистящие средства и оборачиваюсь. Ты ушла.
Я возвращаюсь наверх. Ты сидишь в своем стеклянном кабинете, похожем на аквариум, и, едва завидев меня, стучишь в стекло, приглашая зайти. Естественно, я спешу к тебе. Закрываю за собой дверь и машу в знак приветствия покойной Уитни Хьюстон и Эдди Веддеру[3], постеры которых висят у тебя на стене. Ты предлагаешь мне сесть и снимаешь трубку трезвонящего телефона. Никогда не думал, что снова испытаю подобное счастье; как не думал, что Лав Квинн похитит моего ребенка и сунет напоследок четыре миллиона долларов, чтобы откупиться. Но раз уж в этом мире возможны столь чудовищные вещи, то и для столь невыразимо прекрасных в нем должно быть место.
Ты кладешь трубку и улыбаешься.
Итак, на чем мы остановились?
Ты как раз собиралась сказать мне, какая песня Уитни Хьюстон твоя любимая.
Та же, что и в детстве. Мои вкусы не изменились. How Will I Know, отвечаешь ты. И невольно сглатываешь.
Я не могу удержаться и сглатываю тоже. Это песня о любви: героиня сгорает от страсти, но боится признаться