Мне нравится, как ее перепели «Лемонхэдс», прерываю я неловкую паузу.
Ты отводишь глаза и улыбаешься.
Не слышала. Надо будет найти. Как, говоришь, называется группа? Лимон что?..
«Лемонхэдс». Послушай. Кавер классный.
Ты облизываешь губы и шепотом повторяешь название я представляю, как попробую на вкус твой «лимончик» на нашем красном ложе Показываю на набросок небольшого магазина, висящий на стене, и спрашиваю:
Рисунок дочери?
Нет, ты качаешь головой. А, кстати, хорошая идея! Надо повесить что-нибудь. Эту картинку нарисовала я в детстве. Мне всегда хотелось иметь собственный книжный магазин.
Еще бы! И я могу помочь тебе осуществить эту мечту, ведь теперь я богат.
Как бы назвала?
Присмотрись. Вот там, в углу Бордель «Сочувствие».
Я улыбаюсь.
Неплохо.
Ты тянешься рукой к шее, словно чтобы поправить ожерелье. Но на тебе нет украшений. Снова звонит телефон. Ты говоришь, что должна ответить, я вежливо спрашиваю, стоит ли мне выйти. Ты мотаешь головой хочешь, чтобы я остался. Берешь трубку и отвечаешь голосом учителя начальных классов в респектабельном школьном округе:
Хоуи! Как поживаешь? Чем могу помочь?
Этот неизвестный, но уже неприятный мне Хоуи бубнит что-то в трубку, ты показываешь на книгу стихов Уильяма Карлоса Уильямса. Я беру том и протягиваю его тебе. Ты облизываешь палец хотя без этого вполне можно было обойтись, и твоя интонация снова меняется. Ты читаешь Хоуи стихотворение, и твой голос словно растопленное мороженое. Потом, ни слова больше не говоря, закрываешь книгу и вешаешь трубку. Я не могу удержаться от смеха.
У меня масса вопросов.
Еще бы, ты киваешь. Это был Хоуи Окин
Ты назвала его полное имя. Он тоже тебе нравится?
Милейший дедуля
Я выдыхаю просто очередной «нафталин».
И он сейчас в аду
Я сам только что оттуда выбрался.
Его жена скончалась, а сын уехал
Мой сын родился четырнадцать месяцев и восемь дней назад, а я его даже не видел. И он не просто мое дитя. Он мой спаситель.
Как печально, говорю я, хотя если уж здесь кого-то и стоит жалеть, так это меня.
Это я жертва, Мэри Кей. Семья Квинн купила мне лучших адвокатов, потому что Лав вынашивала моего сына. Деньги были на моей стороне, и я думал, что мне повезло. Предвкушал, как стану папой. Даже научился играть на гитаре в этой долбаной тюрьме и переписал текст песни My Sweet Lord, добавив туда имя сына «Харе Форти, аллилуйя». Сказал Лав, что хочу всей семьей перебраться в Бейнбридж, в настоящую Кедровую бухту. Нашел для нас в интернете идеальное гнездышко. Позаботился даже о чертовом гостевом домике на случай, если к нам заявятся ее родители, которые, кстати, никогда не позволяли мне забыть, кто за все платит, словно им пришлось заложить свой гребаный дворец на пляже ради моего спасения.
Нет, не пришлось. Я проверял.
Опять раздается звонок. Снова Хоуи. Теперь он плачет. Ты читаешь ему еще одно стихотворение, и я достаю свой телефон. У меня сохранена одна фотография сына. На ней он сразу после рождения, мокрый и голый. Мне пришлось пойти на риск. На обман. Увы, этот снимок сделал не я. Меня не было рядом, когда он вышел из лона «старородящей» Лав (гребаные врачи со своим унизительным сленгом).
Я плохой отец.
Я никто, пустое место. Меня нет даже на этой фотографии, и увы! не потому, что я держу камеру.
Лав позвонила мне лишь через два дня. «Я назвала его Форти. Он так похож на моего брата»
Я не спорил. Напротив.
«Здорово! Не могу дождаться встречи с вами».
Девять дней спустя адвокаты вытащили меня из тюрьмы. Все обвинения сняли.
И вот мы на парковке. На улице душно, но все равно лучше, чем в камере. В голове крутится песня «Харе Форти, аллилуйя». Подумать только, я отец. Папочка.
Сажусь в лимузин вместе с адвокатами. «Нам надо заехать в офис, чтобы вы подписали пару бумаг». Мы едем в деловой центр, напоминающий бетонную крепость, в Калвер-Сити. На подземной парковке не видно солнца, и я так до сих пор и не увидел своего сына, но я терпелив. «Всего пару бумаг». Поднимаемся на лифте на двадцать четвертый этаж. «Это быстро». Входим в просторную комнату для переговоров, и они закрывают дверь, хотя на этаже никого. В углу торчит громила в темно-синем пиджаке. «Всего пару бумаг». А потом я узнаю то, о чем должен был догадаться с самого начала. Адвокаты не были моими. Им платила семья Лав. И они работали не на меня, а на нее. «Пара бумаг» оказалась контрактом с дьяволом.
Квинны предложили мне четыре миллиона долларов, чтобы я навсегда исчез из их жизни. И отказался от родительских прав. Никаких контактов с ребенком. Никаких встреч. Никаких пересечений.
«Квинны готовы заплатить за дом вашей мечты на острове Бейнбридж».
«Зачем он мне без сына!» закричал я и швырнул планшет об пол. Но тот отпружинил и даже не треснул. Адвокаты сохраняли спокойствие. «Лав Квинн считает, что это в интересах ребенка». Я ни за что не отказался бы от своей плоти и крови, но громила положил пистолет на стол. Он, как проститутка, выполняет любые пожелания клиента и, не моргнув глазом, пристрелит меня в этом гребаном зале для переговоров на двадцать четвертом этаже в Калвер-Сити. Они могут прикончить меня, и им ничего за это не будет. Но я не могу умереть, ведь теперь у меня есть сын. Поэтому я все подписал. Я получил деньги, они моего ребенка.
Ты поворачиваешься на стуле. Берешь блокнот и пишешь: «Всё в порядке?»
Пытаюсь улыбнуться, но, видимо, не очень успешно. Ты выглядишь расстроенной. Приписываешь еще: «Хоуи милейший человек. И такая непростая судьба»
Киваю. Понятно. Я тоже был хорошим человеком. Глупым и доверчивым. Запертым в тюрьме и грезящим о Кедровой бухте. Я всей душой верил Лав, когда она говорила, что мы переедем туда вместе, всей семьей. Идиот!
Ты наскоро царапаешь в блокноте: «Мир так несправедлив. Как сын мог его сейчас оставить?» И снова принимаешься утешать Хоуи Окина. Я все понимаю, я не монстр. И искренне сочувствую этому старику. Но он хотя бы имел возможность сам растить своего засранца. Я же видел малыша Форти только на фото. «Инстаграм» это все, что мне осталось. Лав отмороженная извращенка: она похитила у меня сына, но не заблокировала меня в соцсетях. Всякий раз, когда я думаю об этом, меня пробирает дрожь. Убавляю звук на телефоне, открываю трансляцию и смотрю, как мой мальчик бьет себя лопаткой по макушке. Его чокнутая мать заливается смехом, ей смешно хотя ничего смешного нет! Я могу следить за тем, как живет мой сын, в прямом эфире, но от этого только хуже ведь ни ощутить его запах, ни прижать его к себе я не способен.
Отключаю видео. Закрываю приложение. Но свои чувства выключить мне не под силу.
Я стал отцом еще до того, как родился мой мальчик. Сидя в тюрьме, я выучил стихи Шела Силверстайна и до сих пор помню их наизусть, хотя мне и некому их читать. И тоска по сыну душит меня, как гигантский удав, скользит по моей коже, проникает в мозг, постоянно напоминая о том, что я потерял. Вернее, продал. И это невыносимо. Мучительно. И ком подступает к горлу. Я не могу так жить.
Ты вешаешь трубку, поднимаешь взгляд на меня и вскрикиваешь:
Джо, ты Дать салфетку?
Я не хотел плакать. Это все моя чувствительность. И Уильям Карлос Уильямс. И печальная история Хоуи Окина. Ты протягиваешь мне бумажный платок.
Приятно встретить единомышленника Конечно, читать стихи по телефону не входит в мои обязанности. Но, ты же понимаешь, это библиотека. Для меня большая честь работать здесь. Мы можем многим помочь, и я просто
Порой всем нам нужна толика поэзии.
Ты улыбаешься. Мне. Для меня. Из-за меня.
Думаю, мы сработаемся.
Ты тронута моими слезами и думаешь, что я плакал из-за Хоуи. Теперь я официально принят. Мы пожимаем друг другу руки соприкасаемся, и я даю себе обещание. Я стану твоим мужчиной, Мэри Кей. Стану тем, кем ты меня считаешь, парнем, который сочувствует и Хоуи, и коварной матери своего ребенка, и вообще всем на этой мерзкой гребаной планете. И я не буду больше никого убивать, даже если этот кто-то встанет между нами, хотя Ладно, проехали.