У
Рассказы и повести
Дмитрий Ардшин
© Дмитрий Ардшин, 2022
ISBN 978-5-0055-9809-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
У
1
Алексей Михайлович Грибоедов осторожно приоткрыл дверь. Из коридора в комнату хлынуло утробное урчание. Грибоедов торопливо захлопнул дверь и, отпрянув от нее, передернулся.
Так о чем это я? Грибоедов растерянно посмотрел на толстяка в черном: пиджак, рубашка, брюки, который кляксой расплылся в кресле, сцепив на пузе пальцы, усыпанные кольцами и перстнями.
Вы хотели мне о чем-то поведать, торжественно-тягучим голосом произнес толстяк, пристально разглядывая Грибоедова.
Тот был небритый, помятый, с впалыми щеками и длинными, взъерошенными волосами. На нем были серые заношенные джинсы и майка темно- болотного цвета, растянутая до колен и напоминающая хламиду отшельника. Грибоедов все время кряхтел, словно ему не хватало воздуха, что-то мешало дышать. Выглядел он крайне расстроенным, подавленным. И потому толстяк, несмотря на то, что его клонило в сон, постарался на лице изобразить сочувствие. Единственное, что смущало толстяка это возраст Алексея Михайловича: он казался не очень молодым, но и пожилым назвать его можно было с большой натяжкой.
Вот именно хотел рассказать, Грибоедов, спрятав руки за спину, расхаживал по комнате. По всему видно, что вы человек опытный, заметил Грибоедов, глядя в пол, и наверняка привыкли ко всяким Грибоедов наморщил лоб и остановился, задумавшись, ко всяким нестандартным просьбам. И все же, Григорий Арнольдович, я прошу, даже настаиваю, чтобы вы меня выслушали. Иначе, вы меня не поймете, а еще чего хуже обидитесь.
Понимаю, понимаю, проникновенно прогудел толстяк, важно кивая головой и стараясь при этом не раззеваться. Я никуда не тороплюсь. Так что не смущайтесь. Валяйте, толстяк, надув щеки, заерзал, удобней устраиваясь в кресле.
2
Сколько себя помню, я хотел написать роман. Но мне всегда что-то мешало. Как только я садился за стол и начинал обдумывать будущую книгу, случалось нечто неприятное и ошеломительное.
В детстве из застольного оцепенения меня выводила оплеуха.
Ты опять за свое, мерзкий мальчишка! шипела мама. Хватит заниматься глупостями! Видимо, мама была уверена, что я занимаюсь чем-то неприличным, глядя на портрет остроносого Гоголя, который усмехался над моим столом.
Но я всего лишь хочу что-нибудь сочинить придумать, лепетал я, пытаясь увернуться от тяжелой маминой руки.
Уроки сделал? хмурила бровь она.
Конечно!
Тогда нечего больше придумывать. На улицу марш!
В институте навязчивая мечта о романе усилилась. Но стоило мне подступиться к нему, как я получал очередную оглушительную затрещину. Когда я обдумывал любовный роман, где красавица влюбляется в неудачника, от меня внезапно ушла девушка. А когда я замыслил мистический роман о ведьме, которая забыла, что она ведьма, тяжело заболела мама. В больничной палате было очень жарко, душно, неловко; солнце слепило, резало глаза лучами-скальпелями. Распластавшись на койке, мама хрипела, заклиная:
Не витай в облаках, как твой отец. Он думал, что станет дипломатом, в крайнем случае, известным писателем. А посмотри, кем он стал: учитель русского языка! Тебе это надо?
Конечно, нет! щурясь от солнца, ответил я.
На последнем курсе меня опять переклинило. Искушал фантастический роман об овощах-мутантах, которые вживаются в людей, изнутри прорастают в них. Но и эта овощная антиутопия вышла мне боком. Вызвал декан и, хмуро поглядывая сквозь толстые дымчатые окуляры-хамелеоны, тряся бородой-лопатой и моей зачетной ведомостью, заикаясь, пригрозил отчислением.
Вы-ы-ы пони понимаете, что происходит? пытал декан.
Еще бы
Я срочно забросил роман от греха подальше, испугавшись, что если буду упорствовать в своей ереси, потакать навязчивой мечте, судьба выкинет такой фортель, от которого мне уже не оправиться.
Обложным серым дождем шли годы. Ничего не меняя. Ни уму ни сердцу. Время от времени писчий зуд обострялся. Тогда я робко подступал к роману, надеясь, что на этот раз мне повезет, все будет по-другому, и вскоре горько сожалел, что сорвался. «Хватит себя мучить. Больше ни строчки не напишу», клялся я себе. Но проходили полгода, год, и я опять заглядывался на белый лист бумаги, опять чесалась правая рука и тянулась к ручке Я продолжал испытывать судьбу, понимая, что ни к чему хорошему это не приведет. Впрочем, что может понимать человек, который путает причину и следствие, как персонаж моего неоконченного философского романа? (Накрапав странички две, я угодил в больницу с тяжелейшим отравлением). Насколько далеко я ушел от древнего человека, который, глядя на звезды, думал, что они вращаются вокруг Земли? Скорее всего, я что-то очень важное не догоняю. Иначе, зачем каждый раз наступаю на одни и те же грабли? Зачем бьюсь головой о бетонную стену?
И вот роман из обычной навязчивой идеи превратился в нечто недостижимое, инфернальное, о чем даже страшно подумать. Он превратился в Роман-призрак, который поджидал меня в ночном кошмаре, чтобы терзать черными буквами-насекомыми.
3
Вначале мая этого года время споткнулось и застряло на одном дне. День тянулся и тянулся. Бесконечно. Монотонно. Кто-то невидимый и беспощадный брал сверло, делал из моей головы решето, зажимал ее в тиски и сдавливал, сдавливал, отчего мозг сочился через просверленные дырки. Я перепробовал все: водку, снотворное, и даже снотворное с водкой но мигрень не отступала.
Врач, больше похожий на мрачного судью, долго и нудно расспрашивал меня, а потом выписал направление в диагностический центр. Словно приговорил Но я туда так и не доехал и никакие анализы не сдал. А вдруг, действительно, у меня опухоль и не где-нибудь, а в мозге? И что тогда? Что меня ждет? Я остекленел от страха. Все чаще задумывался о том, о чем думать не стоит.
Но чем дольше я думал о финале, тем бессмысленней он выглядел, оборачиваясь то ли Хармсом, то ли Ионеско. А может Джойсом. Я ведь очень давно перестал чувствовать себя по-настоящему живым, навсегда застряв в захолустном, оцепенелом городке, где бесконечно и монохромно тянется один и тот же день. А потому опухоль, если она во мне и зреет, это масло масляное, тавтология Танатоса.
Боль отступила. Осталась только свинцовая тяжесть. Отчего голову трудно было удержать прямо: она все время норовила запрокинуться за спину, или упасть на грудь.
Грибоедов хватит дрыхнуть! Где договор на поставку комплектующих? орал мне в ухо начальник отдела.
А вскоре погиб один мой давний знакомый. Ехал по трассе, не справился с управлением, кувыркнулся в овраг, умер, не приходя в сознание. Говорили, что прихватило сердце, и что он был пьян. Еще говорили, что совсем не он был за рулем, а какая-то студентка-первокурсница. Одно не вызывало сомнения: я выступил поручителем, когда Дмитрий Сергеевич ухватил кредит, чтобы открыть производство по разливу минеральной воды. Я долго не соглашался, но Сергеич уверил, что дело плевое, то есть сто процентное, а поручительство это так, ради проформы, на случай форс-мажора, а какой может быть форс-мажор, если скважина не далеко от города, все справки и разрешения получены, налаживай линию и качай «А когда ты будешь брать кредит, я за тебя поручусь. Гаденыш! это он не мне, а тому типу, что зазевался на дороге. Накупили машин, а ездить, так и не научились!»
Меня почему-то покоробило, как сослуживцы отнеслись к смерти этого человека После обеда в четверг позвонил крупный заказчик, переговоры с которым до недавнего времени вел Дмитрий Сергеич. Телефонную трубку схватила одна пожилая сотрудница и на вопрос клиента, где Дмитрий Сергеич, женщина, машинально чиркая карандашиком на клочке бумаги, сказала: «Он умер. Теперь я за него» Вместо фразы: «Он умер» эта женщина с лицом, обтянутым желтым пергаментом, с тем же равнодушием могла сказать: «Он вышел ненадолго», или: «Он уехал в командировку», или: «Он уволился». Я подумал, что так же и обо мне совсем скоро скажут, чиркая огрызком карандаша: он вышел, причем весь.