– Ну чего дивиться? Ведь сколько лет ездил душистыми полями его.
– И правда, кусты вереса благоухали почти все время. Мы так привыкли к сладковатому аромату, что и не замечали его. Цветы – мелкие да лиловые цвели почти весь год, а вот созревал он в полную силу – летом. Из стеблей вереса масло давили, а листья годились для целебных отваров и снадобий.
Вдруг она огорченно замотала головой и остановилась, досадуя:
– Не умею я так складно сказывать, как ты.
Талха улыбнулся и успокоил травницу:
– Да всё ты умеешь. Я уже представил, как верес поспевает, хоть и видел растение повсюду. А вот как снадобья делаются и как траву срезают, ни разу и не задумывался.
Успокоенная Луз вновь продолжила:
– Как стебли наливались соком, тогда срезали их вместе с листьями, цветами и складывали в жбаны. Придавливали сверху тяжестью, а из отверстия, что сбоку проделано, стекало целебное масло.
Тут травница передвинула котелок на землю, взялась тряпицей за его край и слегка наклонив, ловко сцедила снадобье в чашу. Она протянула дымящееся густое варево старцу и наказала:
– Выпей залпом.
Талха, испив глоток за глотком питье, облегченно выдохнул и откинулся на лежак. Луз участливо взяла его за руку и продолжила:
– Масло вереса тут же разливали по сосудам и в прохладные погреба отправляли, а потом везли в столицу через месяц, как масло отстоится.
– Как и в этот раз. А после я и другие торговцы прикупали вересовы снадобья и отправлялись восвояси …
Не договорив, старик резко замолчал, будто что-то важное всплыло в памяти.
– Чего случилось?
– Да припомнил событие одно, когда был в Треве, перед нападением темной армии.
Девушка пристально вгляделась во встревоженное лицо старца и терпеливо ждала, покуда он молвит о произошедшем.
– Да в соседнем дворе, в котором я издавна останавливался, какая-то полоумная бабка всё ходила, про пожарище сказывала. Невысокая согбенная старуха, а голос такой визгливый, истошный, будто до костей пробирал. Как вечер наступал, так она выходила из двора и пронзительно выкрикивала, стуча клюкой по домам.
– Кровь повсюду, кровь! Ручьями потечет багрень! Ох, вскоре пепелище вместо царства нашего окажется! Огонь пожрет всё, нету спасения от них. Видела, я всё видела!
Мне аж самому не по себе становилось. Кто-то смеялся в ответ, а несколько семей сразу уехали в пограничное селице. Долго ей вещать не пришлось, накануне празднества напали темные силы и пожгли все дотла. Думали,
старуха-то полоумная, а вот сбылись её видения.
Талха замолчал и задумчиво глядел в прошлое. Луз придвинулась ближе и, потеребив старца за руку, зашептала:
– А у нас за неделю до празднества все масло покрылось изнутри сосудов мутной слизью, а когда вскрыли несколько бутылей, словно прогорклые помои, пенилось и кукожилось оно на земле. Ни одного снадобья не осталось из нового урожая.
Старец закивал и сокрушенно заметил:
– Ох, послушали бы старуху, сколько в живых людей осталось бы!
И они скорбно замолчали, вспоминая темные дни нападения, пожарищ и смертей. Новость об излечении безнадежно больного старика облетела поселение, и местные потянулись за помощью к Луз, и потекли вновь разговоры о приближающейся напасти – темной армии. Каждый раненый пересказывал, что ему пришлось вынести во время нападения. С некоторых пор по ночам девушку стали мучать кошмары, будто она на полу в темной комнатушке и знает, что вот-вот ворвется зло. Сердце начинало болезненно сжиматься, ей хотелось вопить от страха, но из пересохших губ не вылетало ни звука. Казалось, еще чуть-чуть, и она задохнется от ужаса. Со стоном облегчения Луз стряхивала с себя бязь паутины и страха, и сразу же ей вспоминался брат.
Глава IV. Тар
Сердце Луз совсем истомила тревога, и как-то в сумерках она поделилась со старцем опасениями, разрывавшими душу:
– Ох, не знаю, что и делать.
Он придвинулся поближе и сочувственно спросил:
– Случилось чего?
– Да один и тот же кошмар снится, а потом сразу в голову мысли о брате приходят.
– Может, пройдет?
Травница заходила по двору, досадуя:
– Да я уж и настой с вереса пью перед сном, все равно жуть такая снится.
Он сочувственно покачал головой и подозвал Луз к себе:
– Иди сюда, чего скажу. Слыхал я, что морин снаряжаются в столицу. Попросись и ты, может, найдешь пропавшего брата.
Девушка задумалась и, улыбнувшись, согласилась:
– Так и сделаю! Спасибо, отец.
Когда же стало известно, что воины вскоре отправляются в Орсу, упросила главу разрешить и ей с ними поехать. Тот, потерев подбородок, отвечал:
– Ну что ж, сбирайся. Вроде б не лазутчица ты.
Сам же, когда снаряжал людей, отвел в сторону воина и зашептал:
– Присматривай там за Луз. Кто знает, может, и врет.
Воин внимательно слушал, кивал:
– Знахарка она хорошая. Вон, смотри, как старика излечила! Но если что не так, убью её сразу!
В длинную телегу набились воины, Луз и ещё одна женщина. Дева смотрела вслед удаляющемуся поселению и родной земле. Казалось, она оставляет здесь сердце.
По дороге травница примечала невиданные ранее растения, деревья и людей, хотя, сейчас всё виделось заброшенным и разграбленным. В Орсу они въехали через несколько дней, и их запыленная повозка остановилась возле крайних домов столицы. Луз искренне надеялась отыскать брата.
Тем временем Тар очнулся с криком на губах. Еле разлепив веки, сквозь щёлочки опухших глаз, оглядел пространство вокруг. Дощатые стены, охапки сена, словно стойла в конюшне, но здесь доски шли от потолка и до пола.
Облизав пересохшие губы, парень попытался встать, но слабость свалила его на пол, а нестерпимая жажда не отступала. Полежав, отдышавшись, он встал на четвереньки и пополз. В углу стояла деревянная плошка с жидкостью.
Сделав рывок, оказался рядом с ней. Жадно схватил и, сделав несколько глотков, резко выплюнул.
– Тьфу, мерзость какая. Кровь налили!
И с размаху грохнул плошку обратно в угол. Сам же отполз к дальней стене и погрузился в тяжелое забытье. Словно всполохи освещали память – произошедшее накануне.
Огонь, крики людей, запах крови, внезапно открылись двери дома и ворвались несколько темных воинов. Вот уже и руки связаны веревкой, во рту кляп, его заталкивают в громадный амбар, где такие же, как и он, молодые мужчины. Связанные, пораненные, в глазах каждого ярость и боль. Не давая опомниться пленникам, воины забирали по несколько человек в день.
Потом слышались, будто издалека, звуки воя, раздирающие душу. Словно вся тоска мира соединялась в этих стонах. Севинцы падали на пол, им хотелось закрыть уши и ничего не слышать.
Вот пришла и его очередь. Мужчин отвели во дворец, затолкали в узкую темную комнату, забирали по одному. Тар почувствовал себя скотиной, которую ведут на убой. Душераздирающий вой раздавался совсем близко. Его поволокли следующим. И когда он открыл глаза, жмурясь от света, то заметил, как другой воин оттаскивал тело из зала – посиневший, с вываленным на бок языком чернильного цвета. Больше ничего не успев заметить, он оказался в тронном зале.
Высокий воин быстро приблизился к нему, смотрел прямо в глаза, не мигая, словно гипнотизируя, наложил ладони на область сердца. Все померкло в глазах, стало тяжело дышать. Казалось Тару, что вытягивали его душу медленно, по капле. Ему хотелось кричать от боли и тоски, но сил не доставало. Снова и снова видел он черные ладони перед собой, потом ощущал их жар на грудине. Совсем обессилев, Тар упал на пол. Последнее, что он слышал перед забытьем – чей-то нечеловеческий вой.
Проснувшись, молодой мужчина потряс головой, пытаясь вспомнить или совсем забыть недавние события. Вновь пополз он к плошке в углу, вновь плевался от содержимого. Но и сам не замечал, как выпивал её до конца. С кровью силы быстро восстанавливались, а память становилась, словно сито. До боли знакомые образы ускользали, будто в тумане, и на третий день Тар уже не помнил, как его звали, откуда он родом, из какой он семьи и что его любимицей была младшая сестра Луз.