И – гонорар за ведение круглого стола мне тоже пообещали.
И – что характерно – позже выплатили.
11 тысяч рублей.
С копейками.
Как сейчас помню…
«Вот он – мой шанс!» – сразу же понял я, никогда доселе не ведший никаких круглых столов, и предусмотрительно захватил с собой документы, встраивающие Фестиваль Чуковского в ежегодное столичное сентябрьское празднование Дня города…
Итак, 30 мая 2007 года в тридцатичетырёхградусную жару в Домжуре состоялся исторический круглый стол, вокруг которого стояли многочисленные кресла.
Рядом со мной, упакованным в цивильный льняной костюм с шёлковым галстуком, на соседнее кресло внедрили заместителя тогдашнего мэра Лужкова по фамилии Виноградов.
Валерий Юрьевич по имени-отчеству, он курировал в Правительстве Москвы вопросы межрегионального сотрудничества, туризма, спорта, телекоммуникаций и СМИ.
Короче, влиятельного В. Ю. Виноградова внедрили на соседнее кресло.
Посадив рядом со мной.
Посредине круглого стола…
Остальное было делом техники.
Моей.
Мизансцену я разыграл – как по нотам, – благо здесь мне очень помогла дочь скрипача Марина Бородицкая, присутствовавшая в зале и предварительно мной проинструктированная…
Днём позже я поймал Успенского, накануне так и не доехавшего до круглого стола.
Хотя Правительство Москвы его там ожидало.
В лице Комитета по телекоммуникациям и СМИ…
Но 34 градуса со знаком плюс в таких (общественных) делах почти всегда играет в минус…
Да, я поймал Успенского.
Потому что я без ошибки знал, где его найду.
Несмотря лишь на пару градусов опустившуюся уличную температуру.
Абсолютно дикую для Москвы майской…
Успенского я поймал на совещании по авторским правам.
Где он защищал свои личные…
Поймал, чтобы заручиться его согласием мне поверить.
И – нам помогать…
В делах наших.
Чуковских.
Общих с ним, Успенским…
Уже через неделю я организовал встречу начальника управления печати Комитета по телекоммуникациям и СМИ Дмитрия Рунге (мы познакомились чуть раньше, в декаду майской подготовки к проведению круглого стола) и его ближайших аппаратчиц с инициативной группой грядущего первого фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского.
В инициативную группу, кроме легендарного Эдуарда Николаевича и не слишком пока знаменитого меня, вошли, упомянутые выше матёрые переделкинцы Сергей Агапов и Павел Крючков, а также привлечённый мной из рекламного мира в секретари Союза писателей Москвы урождённый москвич Сергей Катасонов и этническая ленинградка-петербурженка княжеских кровей Ольга Радзивилл – президент Фонда возрождения народной культуры…
К слову, Дмитрий Святославович Рунге (вскоре я стал к нему обращаться по имени) – сын советского пионерского поэта и мультипликационного сценариста Сокола Рунге – оказался давним к тому времени мужем очаровательной улыбчивой блондинки Ларисы, бывшей студентки МАДИ, с которой я познакомился, будучи третьекурсником, на свадьбе моего одноклассника, а потом (периодически) встречался.
С небольшими перерывами.
В течение лет семи…
Наиболее знающей и полезной хоть в чём-то из ближайших Диминых аппаратчиц глянулась мне неторопливая, довольно взвешенная Лена Карасёва.
В отличие, скажем, от остепенённой кандидатским званием весьма истеричной, склочной и аффектированной Ларисы Смирновой, ушедшей через несколько лет в декретный отпуск и благополучно разрешившейся там сразу двумя младенцами…
Да, комитетчицы-аппаратчицы были именно такие.
Что и подтвердил весь дальнейший ход моего достаточно регулярного делового общения с обеими.
Причём значительно больше, к сожалению, пришлось мне общаться с Ларисой Смирновой, которую верхи Комитета по телекоммуникациям и СМИ определили нашей команде в качестве некоего связующего и курирующего звена.
На той встрече в Комитете мы (наша чуковская команда) поняли, что хоть мэрское распоряжение о создании Фестиваля покамест не подписано и подпишется отнюдь не завтра, уже однозначно ясно, что финансирование мероприятия будет осуществляться из бюджета Правительства Москвы.
И – что характерно – это будет не только бюджет Комитета по телекоммуникациям и СМИ, но и бюджет Комитета по культуре…
Проект мэрского распоряжения, подготовленный в недрах Комитета по телекоммуникациям и СМИ, ждал своего часа.
И – ведь дождался.
Почти три месяца спустя, на излёте европейского лета, тогдашний мэр Москвы Юрий Лужков его таки подписал.
После длительного и кропотливого согласования со всеми десятью столичными префектами…
Но акт подписания произойдёт только 29 августа 2007 года.
А пока, на первых порах, от нас требовалось налаживание рабочих отношений с Комитетом по культуре, составление и устаканивание сметы предполагаемых расходов, написание Положений о Фестивале и Премии, фестивальной программы, а также составление недельного графика выступлений участников Фестиваля на городских площадях, площадках, в помещениях детских библиотек, проведение писателями школьных уроков живой литературы в День знаний и несколько позже…
О количестве и местах которых (речь – про выступления) к тому моменту не было известно ничего.
По крайней мере, мне…
Впрочем, вру.
Подвираю.
Одно место мне было известно.
Заранее.
Костровая площадка на территории мемориального Дома-музея Корнея Чуковского в писательском посёлке Переделкино…
Продолжение следует…Галина КАЛИНКИНА
С тремя неизвестными
1
Вопрос
Молчание – всему поможет.
Но мне по-прежнему непонятно, кем приходятся друг другу наши дети.
Может быть, ваш, именно ваш критический ум, жизненный опыт и отстранённая позиция помогут определить степень родства, какого не бывает. Как известно, есть в близости людей заветная черта, её не перейти влюблённости и страсти. А разгадки я прошу в отношении одного человека. Нет, он – не любимый мне. Не всё так просто.
Я люблю мужа. Второго. Первого тоже любила; остро поняла это на его похоронах. Тогда, в гробу, он лежал вдруг похудевший, помолодевший до юноши, с худенькими руками солдатика-первогодка. На запястьях его видны следы мучений. Его мучили и укрывали пять дней. Родня и друзья сбились с ног. В конце праздников он объявился: подброшенный и не живой, в нелюдимом месте, как раз в тот день, когда его нынешняя женщина возвращалась в город с каникул. Дело запутанное, следователям «не по мозгам». Помогла нарисовать портрет убийцы и не только психологический. Я разгадала его. Принесла им свою акварельную, едва просохшую, версию. Прониклись, убедились, поверили. Но бездарно погубили дело. Спугнули. Я отступила, сдалась, лишившись поддержки. Тогда в гробу он, единственный ребёнок родителей, лежал как серафим, сероглазый король. Во мне бродило родство с виною пополам. Моя вина за расставание, за разрыв, за отречение от него, слабого, висела в воздухе над моей головой и светилась: смертный грех, один ноль.
Помню, как нашего домашнего мальчика забрили в солдаты. Мы ждали его на побывку. Не дождавшись, сорвались сами в далёкий северный город с просторно выстеленной набережной на скатерти великой русской реки. Ему обещали увольнительную, и мы караулили нашего птенца, из гнезда выпавшего. Прятались от солнца в белезняке – так безупречно белы там слегка черноствольные русские берёзы. Сидели на примятой, податливой ладоням траве. И вдруг вдалеке мелькает фигура, лица не разглядеть. А берёзы слева и справа по аллее наплывают на нас, увеличиваются от крохотных саженцев до старожилок-белоплаточниц; человек, между тем, всё ближе и ближе – и тут мы понимаем, тот чужой в защитном, смешно и жалко размахивающий опущенными руками – это он, беспомощный, измученный первыми месяцами муштры. Бежит, руками размахивая в такт бегу, как деревянная игрушка, как марионетка на шарнирах в кисти кукловода, и будто кричит родителям и мне, ровеснице, которая сразу казалась его старше – заберите меня отсюда, зачем, зачем вы отдали меня в эту муку? Не знали ни он, ни мы; позже мука ему предстояла бóльшая, страшная, смертная мука – в те последние пять дней. А ведь когда-то в морозном снежном провинциальном воздухе, мы вдвоём, держась за руки, почти бежали в пустой дом, редко пустовавший дом. Вокруг звенела радость солнца, хрустящих снежинок, невинности снегов, приближающегося праздника. Утратив всё: возможность быть, дышать, позвать, откликнуться, забыть, мы обрели одну способность – забыться, способность окликать, губ не размыкая, останавливать, не прикасаясь. Мы бежали вдвоём мимо тётки со стеклянными бутылками молока в авоське, мимо детишек, строивших блиндажи в сугробах, бежали в пустой дом, редко пустующий дом. Мы – одно целое, не соединившись. Мы предвкушали жизнь на белых пока простынях. Никаких упрёков, угрызений совести. Только воздух радости, опьяненье скоростью.