Крепкие безжалостные руки прижимали Даньку к столу, и он лежал тихо, стараясь не смотреть по сторонам, туда, откуда доносилось хриплое, усталое дыхание его врагов.
Клиент готов! – крикнул Лысый, и его голос взволнованно сорвался на высокой ноте и превратился в нервный визг.
А потом раздался хорошо узнаваемый, но такой непривычно громкий и пугающий скрежет расстегиваемой «молнии», а еще через мгновенье кто-то с силой рванул ремень так, что металлическая пряжка больно впилась в живот.
– Никак! – зло прорычал Кабан и дрожащим голосом заорал: – Снимите с него штаны!
Холодный пот прошиб Даньку, сердце остановилось, и он не в силах был даже вздохнуть.
– Сам сними! – Лысый выругался. – Мы же держим.
Данька обострившимися вдруг чувствами ощутил дрожь и неуверенность державших его рук и рванулся.
Они не смогут с ним ничего сделать! Не смогут! Нет!
Данька извивался, метался, бился, он царапался и кусался, словно бешеный зверек, он не чувствовал обрушившиеся на него удары. Всеми силами, всем своим существом, слившимися в единый комок душой и телом он желал одного – вырваться. Вырваться, во что бы то ни стало, полуживым, да пусть даже мертвым, вырваться, вырваться, вырваться.
– А-а-а! Лысый – сволочь! – взревел Кабан. – Да держи же его!
Поздно. Данька уже вывалился из дверей, метнулся вниз по лестнице, и только далекий отзвук нагнал его:
– А-а-а!
Морозный воздух обжег щеки, но сначала Данька принял как облегчение суровый холод и подставил под его ледяное дыхание разгоряченное лицо, даже положил в пересохший рот белый комок снега. Аж зубы заныли от внезапной свежести. И сразу ледяной ветер проник под слишком легкую одежду, прогнал по коже волну мерзлой зяби, и Данька почувствовал, как вздыбился на руках маленький, чуть приметный пушок, а от этого внутри что-то затрепетало, словно мороз проник до самых костей.