Учебная практика первого курса графиков проходила в Пушкинском заповеднике, в Михайловском и его окрестностях… Это было незабываемо! Великий и озорной Пушкин находился все время рядом, дергал нас за рукав, подглядывал из-за кустов, делал неприличные жесты… А тут ещё великий Гейченко накачивал нас пикантными подробностями разгульной жизни озорного поэта в этом эффектном пейзаже. Свалившийся откуда-то с небес Евтушенко послал нас подальше за наше демонстративно небрежное отношение к его стихам (я, правда, в этом не участвовал). Не раз я встречал в окрестностях Михайловского и великого русского поэта-фронтовика Михаила Дудина, ставшего впоследствии для меня другом и примером подлинной гражданской честности и смелости…
Но и здесь, в заповеднике, мы с Саньком приложили своё умение писать антиквой. По нашим эскизам скульптором Кубасовым (Царство Небесное!) были вырублены стихи Пушкина на огромных каменных глыбах, расставленных неутомимым Гейченко в разных частях заповедника… Практика наша, хоть и была делом подневольным, однако, осталась в памяти набором ярких солнечных пятен, хотя и оттенённых болезненными воспоминаниями о немом, заброшенном, лишенном церковной жизни древнейшем Свято-Успенском монастыре, упокоившем прах поэта. Об этом убийственно провинциальном, уныло совковом облике Святых (Пушкинских) гор, пропитанном казенным духом упадка и запустения, неплохо написал кумир нынешней либеральной интеллигенции несчастный и всюду гонимый, но возвеличенный ныне Довлатов…
В стенах древнего монастыря, превращённого в музей, в некогда братском корпусе состоялась тогда и наша первая выставка летних работ, где я был представлен самым большим количеством рисунков. Осталось во мне на всю жизнь и тяжкое воспоминание о долгих и изнурительных пеших походах из Михайловского в Пушгоры и Тригорское под палящим солнцем по разным поводам, в том числе и за съестным. Увы, у нас не было лошади, как у Пушкина, и эти вынужденные прогулки были не самым лёгким испытанием для наших вечно голодных и пустых желудков… Вымученная нами полуторамесячная практика наконец-то закончилась. Ох, уж этот Пушкин, въелся он нам в печенки! Для племени вечных пушкинистов это была сахарная кость, которую они еще будут лизать и лизать до скончания мира, а у нас с Саней Пушкин отпечатался на нашей сожженной шкуре…
Я открываю Кавказ
Поезд «Ленинград – Батуми» везет на Кавказ
Позади утомительная практика в Пушкинском заповеднике и все, что с ней связано… (Да, красиво, но утомительно – жара, голод – а главное, все подотчетно.) Я не думал, что все это будет так действовать мне на нервы – эта тошнотворная подотчетность во всем…
И вот рецидив – неодолимая жажда свободы! Пришёл на помощь мой отец. Работая прокурором Курортного района, он принял участие в судьбе одного уроженца Абхазии, студента-медика, устроил его на работу в Сестрорецке, помог с жильем. Будучи благодарным отцу, тот (звали его Яша) пригласил меня погостить к собственному отцу, на свою родину – Абхазию. И вот я еду туда. Сразу оговорюсь – Кавказ всегда притягивал меня смолоду. Почему? Мне трудно объяснить. Попробую! Самое простое – неся в себе этот чрезмерный заряд Свободы, я, вероятно, тянулся к таким же свободным, до дикости, людям, а это – Кавказ! Во всяком случае тогда, в молодости, сыграл свою роль и Лермонтов, а ещё больше – мой любимый Маяковский, которому я подражал! Помните – «Как только нога вступила в Кавказ, я вспомнил, что я – грузин…».
Словом, я еду туда, один, свободным и независимым! На станции Очамчире, меня встретил один из четырёх братьев Яши, усадил в «Уазик», и мы поехали в зеленые горы Абхазии. Это было великолепно: серпантин горных дорог, новые неповторимые запахи (!), невиданная мной доселе красотища! С высоких зелёных вершин видно далекое море, но вскоре и оно исчезает из виду. И только зеленые горы… Горы… Горы… Горы… На склонах этих зелёных гор я вижу чайные плантации. Простор, тёплый душистый воздух… Моё состояние? Потрясение! Приходят на ум странствия Одиссея, тем более, что где-то в этих местах, по легенде, и было спрятано золотое руно… Наконец, после часовой езды мы въезжаем в большое Абхазское селение, где расположен крупный чаеводческий совхоз, который возглавляет отец Яши. Меня подвозят к крыльцу огромного дома, окружённого по всему периметру открытыми верандами. Машина останавливается, и мы выходим. Нас тепло встречает отец Яши, почтенного вида пожилой человек с глазами юноши, позади него его жена, другие домочадцы… Самая дружелюбная встреча… Приятно же было мне студенту-первокурснику, городскому питерскому жителю, живущему столь далеко, почувствовать на себе такие нежданные почёт и уважение, как ко взрослому и уважаемому гостю… Непривычно, но приятно! Прожил я неделю в доме моих гостеприимных хозяев, окружённый неназойливой заботой и вниманием. В выделенной мне просторной светлой комнате с верандой, каждое утро на столе появлялся мёд, мамалыга, хлеб, овечий сыр, парное молоко… Все, что я только мог скромно пожелать себе на завтрак. Меня никто не будил, и я, как нигде, упивался этим благословенными воздухом легкого детского счастья и немыслимой свободы.
Прошло с тех пор 50 лет… По этим красивым местам ещё в девяностые годы прошла жестокая война с Грузией. Давно эта благословенная земля приняла прах моих дорогих абхазских друзей, а память об их благородном сдержанном гостеприимстве и поныне согревает мне сердце, когда я вспоминаю их. Да будет их земля самой лучшей колыбелью их благородному праху! Покойтесь с миром, мои дорогие! А я продолжу…
Сухуми. Мцхета. Орджоникидзе
С грустью я покидал Агубедия. Увижу ли ещё когда-нибудь такую яркую неповторимо-своеобразную красоту этих удивительных мест? Почувствую ли когда-нибудь ещё такое удивительное, спокойное гостеприимство? Глава семейства, узнав, что я хочу побывать в Сухуми, дал мне письмо к своему брату, бывшему министру МВД Абхазии, живущему в Сухуми, поручив своему сыну отвезти меня в Очамчиру и посадить на поезд. И вот я уже в Сухуми, где на вокзале меня встретил Нодар, младший сын дяди Ладо, чтобы привезти меня в их дом, больше похожий на впечатляющий губернаторский особняк в центре Сухума. Почтенный дядя Ладо встретил меня сдержанно, но по-отечески тепло, пожав мне руку, расспросил о моих планах и поручил Нодару заботиться обо мне. Вскоре Нодар потащил меня с собой показать город, центр Абхазской АО, входившей тогда в Грузию… Угостил кофе по-турецки в маленьком кафе в центре. Было очень жарко, я, как северянин, не привык к такой влажной жаре и мечтал лишь об одном: скорее вернуться в прохладный дом и прилечь, вытянув ноги, чтобы побыть одному, – уж больно много всяких впечатлений свалилось не меня после моей неподвижности и лени в романтичном Агубедия. Странно, в молодые годы меня мало интересовали всякие знаковые всепосещаемые места и всевозможные туристические объекты, вроде Обезьяньего питомника или чего-либо в этом духе. Меня всегда привлекали люди, их внешний вид, психология, характер, эмоции и их проявление, черты их лиц, имена, повседневная жизнь в местах их обиталищ, уклад, обычаи, стиль поведения, речь. Словом, все, что составляет образ человека и народа и делает его неповторимым и в то же время родственным другим этносам. Мне доставляло неизъяснимое удовольствие просто ходить и наблюдать… Вбирая все это в себя, в свою молодую память, я узнавал потрясающе много о человеке той или иной нации, порой делал удивительные открытия и составлял своё собственное представление о тех или иных встреченных мной людях или того или иного народа в целом. Не все, понятно, сохранила зыбкая моя память. Но бывало, что иные люди оставляли глубокий след в моей глубинной тайной прапамяти…