– Давай полежим, – сказал я.
– Такое короткое лето, – проговорила Катя. – И скоро осень. У меня такое ощущение, что жизнь закончилась.
– Не бери в голову. Всё хорошее у тебя впереди.
– Ты думаешь?
– Конечно. Тебе только двадцать лет.
Катя уезжала вечером следующего дня. Я помог ей занести в вагон чемодан. Потом мы смотрели друг на друга, я стоял на перроне, а она внутри вагона, нас разделяло окно. Пальцем я вывел на запотевшем стекле окна буквы в обратном порядке, так, чтобы девушка могла прочесть: «Не скучай».
И поезд тронулся. Мы помахали друг другу.
Катя уехала.
Я вернулся в пустую комнату общежития. Ребята разъехались по домам. Роман из Нижнего Тагила поступил на операторский, а Константин срезался на втором экзамене и уехал в свой Оренбург.
Наступил понедельник.
Оказалось, что список вывесили ещё в субботу вечером.
Моей фамилии там не было.
Что ж, подумал я, пора и мне домой. Я пошёл в деканат и забрал документы. На улице у подъезда я наткнулся на пожилого мужчину, это был один из экзаменаторов, сидевший в президиуме рядом с Мастером. Он придержал меня, сказав:
– Я знаю, молодой человек, что вам не повезло. Жаль. Представляете, какое сложное дело. Тех, кто по направлению из Республик, мы не могли не взять. А свободных мест раз-два и обчёлся. Мастеру было очень сложно сделать выбор. Понимаете?
– Понимаю, – сказал я. – Всего доброго! До свиданья!
– До свиданья!
_____________________
Я перечитывал на экране компьютера это нежданно-негаданное письмо.
«Здравствуй, дорогой Серёжа!
Ты, наверное, с трудом вспомнишь меня.
Прошла целая вечность!
Рада за тебя! Ты стал писатель! Я прочла почти все твои книги! Какие-то покупала в магазине, другие находила в интернете.
Странно, но я всё чаще вспоминаю то короткое лето, когда мы с тобой встретились в Москве. Только позже я поняла, что была глупой, когда всецело предалась неудаче, приняв её как трагедию. А надо было просто жить настоящим!
Я получила три твоих письма и почему-то молчала. Потом я тебе написала, и уже ты молчал. Вероятней всего, ты уехал с прежнего места. Ведь я знала твою страсть к путешествиям. Так затерялись наши следы.
Помнишь, когда мы расставались на вокзале, ты вывел пальцем на запотевшем окне вагона слова: «Не скучай».
Это было в прошлом, а туда возврата нет.
Я дважды неудачно выходила замуж. Есть взрослый сын. Внучка иногда навещает меня.
До самой пенсии я преподавала в детской художественной школе.
Хороших фильмов нынче почти нет, я не смотрю телевизор, только общаюсь с подругой по скайпу. Летом вожусь в огороде на даче.
Адрес твоей почты нашла в интернете.
Буду рада твоей весточке.
Екатерина».Я написал ответ.
«Дорогая Катя, здравствуй!
Я тоже всё помню. Помню наши прогулки по Москве, запах сирени в парке у платформы Яуза.
Знаю, прошлое навсегда останется с нами.
Я женат, у меня три дочери, жена врач. Хотя она на пенсии, но продолжает работать. Дачи у нас нет, но в будущем думаем приобрести маленький домик в деревне у речки, чтобы посидеть на берегу с удочкой.
Я желаю тебе всего самого доброго!
Сергей».Прошёл год. От Кати писем больше не было.
Андрей ЛОМОВЦЕВ
Да ну всё к чёрту, лечу!
Она любила называть себя Машенькой, обожала пионы, йогу и лирику в стиле Набокова. Цветы выращивала с мамой на участке за Дмитровом, йогу практиковала по вторникам в зале на Мосфильмовской, Набоковым наслаждалась по воскресеньям, забравшись в уютное, подаренное ещё отцом кресло. В последние дни Машенька грустила. Близился день рождения. Ей грезился золотистый песок, пальмы на призрачном фоне моря, бокал мохито с мятой и рядом Дима – тянет текилу и всматривается в закат. Но нет, всё испортил страх, каракатицей пустивший ядовитое облако, что отравило и развеяло мечты. Страх мучил с момента смерти отца и справиться с ним, она никак не могла.
Дима, брюнет из высотки напротив, каждый вечер выгуливал французского бульдога – Пьеро. Рассеянный взгляд молодого человека, обаятельная улыбка, небрежная чёлка и завораживающий голос – ей всё нравилось. Они столкнулись случайно, она уточнила время. Хотя – нет, она спросила намеренно. И в первую очередь её очаровал Димин голос, мягкий, бархатный, выделяющий паузы, скользящий от баритона к альту. Когда он говорил по телефону, ей показалось, что влюбилась не в человека, а в голос. Они встречались на аллее и шли, не замечая прохожих и времени. Он оказался потрясающим рассказчиком. Когда Дима отпускал с поводка слюнявого Пьеро и дополнял речь жестикуляцией, Машенька впадала в транс, близкий к оргазму.
Горизонт его историй оказался обширен: породы собак, страсти и похождения архитектора Шехтеля, неудачная любовь диакона Антония, методики развития полушарий, возникновения волн-убийц в океанах – о чём только Дима не знал.
Сути историй Машенька не запоминала, плотный график встреч по работе напрочь выбивал все породы архитекторов и прочих мировых полушарий. К вечеру Маша вползала в квартиру, где бесилась от счастья Муся – болонка, подобранная на помойке, бросала в коридоре пакеты, отвешивала на плечики Марию Васильевну Шаповалову, зам. директора консалтинговой компании «Свиридов и партнёры», влезала в джинсовую оболочку Машеньки и к восьми выскакивала на аллею, продышаться и послушать Диму.
Кольца на его правой руке Машенька не обнаружила, и это вселяло надежду. Её тридцатилетнее тело рвалось в бой, в плотный контакт и кричало об этом ежедневно и ежечасно. Дни она перестала считать после ста пятидесяти, и морально была готова пойти в секс-шоп и купить тот член в двадцать сантиметров длиной.
Мозг охлаждала Катюха, звонившая через день из далёкого Новосибирска.
– Ты сдурела? Да сходи в бар в конце-то концов, дёрни текилы и осмотрись, однозначно увидишь пару вариантов.
Подруга выскочила за генерала, родила двойню не от мужа и снабжала Машу убедительными советами.
– Ты спросила, где он работает? – уточняла Катюха.
– Зачем? – улыбалась Машенька.
– Если пофиг, то действуй, чего ты ждёшь – климакса? – надрывалась трубка.
Про личное Дима не рассказывал, может, не считал нужным или важным, ей нравилось просто слушать и наблюдать. Предполагала, он художник или архитектор, кончики пальцев украшали разноцветные пятнышки, возможно, работает с акварелью, или с краской. Она наблюдала – за его губами, как нервно теребит поводок, как перебирает пальцами монетку, как старательно обходит листья на дорожке. Делала выводы по марке сигарет и китайским кроссовкам: что зарабатывает, вероятно, немного; и это как раз не тревожило, она получала достаточно, с учётом всяких там премиальных.
Катюха всё-таки достала, и Машенька задала злополучный вопрос про работу. Дима курил и молчал. Придумывал или подбирал род занятий – она не поняла, поймала взгляд синих глаз и поплыла, понимая, нет сил больше ждать.
Он отшутился:
– Помнишь фразу из «Иван Васильевич меняет профессию»? Я артист, и фамилия моя слишком известна, чтобы её называть.
– Так ты артист! – удивлялась она.
Он рассыпался смехом:
– Больших и малых театров.
И рассказал случай из жизни. Маша смеялась – и не поверила, конечно, в артиста. В последние дни отмечала тревожность в его голосе, медлительность жестов, задумчивость и дрожание пальцев. Не допускала мысли об алкоголе, знала по деду, как выглядит homo bibiens – человек пьющий.
Тело разрывало от желания. Они гуляли по длинным аллеям вторую неделю, откладывать и ждать не имело смысла. Катюха настроила её на атаку.
Машенька предложила пойти в кафе, после прогулки, на ночь глядя. Это шло вразрез с её правилами, и всё же решилась. Остаток вечера они танцевали под OneRepublic в баре на Вернадском. Дима оказался хорош в постели, ночью Машенька потеряла над собой всякий контроль, и соседи тревожно постукивали в батарею.