– Браво! – хлопает в ладоши Катаржина.
Панночка не садится за стол, она стоит возле окна, и ее пшеничные рассыпанные по плечам волосы горят в полуденном свете.
– Какой квас у вас чудесный, – нахваливает Марек, зачерпывая окрошку из миски.
– Да, квас недурен, – соглашается майор. – Это мне кум хорошего сусла привез.
– А как вам окрошка? – спрашивает Катаржина.
И Мареку, и пану Пшевозьнику окрошка пришлась по душе.
– Наверное, Картузы – это не лучшее место для молодой жены, – задумчиво говорит майор. – Конечно, воздух здесь чистый и тихо, как на погосте, вот только по утрам петухи поют. Но какая в Картузах светская жизнь спросите вы? А я вам отвечу, никакой! Мы живем в глуши, в самом настоящем медвежьем углу. И тут уж ничего, как говориться, не попишешь.
– А мне здесь нравится, милый, – говорит Катаржина серьезно. – Правда, нет озера, как у нас в Мажене.
Панночка уносит пустые миски, смахивает со стола крошки полотенцем и опять замирает у окна. У Катаржины блестят глаза, а со щек не сходит румянец. Она кажется Мареку взволнованной и веселой.
– Радость моя, а завари нам по чашке кофе, – просит жену Войцех Пшевозьник. – Ты знаешь, я страсть как люблю выпить после трапезы кофе.
Катаржина молча улыбается мужу и идет на кухню.
– Вот что я вам скажу, пан, – продолжает майор, откинувшись на высокую спинку стула. – В обхождении с женщинами, а тем паче с хорошенькими и взбалмошными девицами необходима строгость. Да-с, без строгости никак нельзя! Ежели всегда прощать, на все капризы закрывать глаза и гладить по головке, то кончится всё большой бедой. Уж вы мне поверьте! Женщине нужна твердая рука, вот что я вам скажу! Бывает, нужно задать женушке хорошую трепку. Что же, без этого никак нельзя… Женщины, они на самом деле ценят строгое обращение. Уж такова их природа. Без этого женщины становятся вертихвостками и истеричками.
– Спасибо за совет, пан, – кивает Марек.
– Вспомяните мои слова, когда женитесь.
– Непременно, – Марек поднимается из-за стола. – Послушайте, а где у вас…
– Пойдете по коридору, по правой стороне будет дверь. В самом конце.
Марек выходит в коридор, делящий дом на две части. Под его ногами скрипят половицы, жужжит и бьется в оконное стекло полосатая оса. Где-то на улице хрипло брёхает пес. Марек замечает неплотно прикрытую дверь и толкает её. Дверь, тихо скрипнув, распахивается. Марек понимает, что ошибся, но стоит на пороге и не уходит. Комната невелика и освещена приглушенным зеленоватым светом, льющимся из окошка. Окно словно занавеска закрывает плющ, вьющийся по стене дома. Посреди комнаты стоит один предмет интерьера хорошо Мареку знакомый. Это козлы для порки, сколоченные из некрашеного бруса, с лежаком из гладко оструганной доски, обтянутой кожей. Мареку становится нечем дышать. Он медленно, словно боясь упасть, делает шаг через порог и обходит козлы кругом. К ножкам козел прибиты узкие кожаные ремешки. На полу там и сям валяются поломанные прутья.
А под окном стоит кадка с розгами. В бревенчатую стену вбиты крючки, на крючках висят кожаные ремни, ротанговые трости разной толщины и хлыстик вроде тех, что используют на манеже. А еще Марек видит лежащую подле козел стоптанную туфельку и вспоминает, что Катаржина ходила по дому босой.
Он уже хочет уйти, но тут на стоящей подле стены конторке замечает журнал в черном коленкоровом переплете. Марек видит овальную рамку на обложке, а в рамке надпись курсивом – дисциплинарный журнал. Он нерешительно оглядывается на дверь в коридор, качает головой, но все же берет в руки журнал и раскрывает где-то посредине. Марек знает, что такое «дисциплинарный журнал». В прежние годы пани Фелиция тоже вела такую книжицу, куда записывала каждую провинность племянника.
Страницы журнала разлинованы и поделены на три столбца. Первый узкий столбец отведен для дат. Над вторым столбцом Марек читает – характер провинности и быстро сверху вниз проглядывает весь список – капризы… дерзость… дерзость… неряшливо одета… намытая посуда… ложь… Марек просматривает третий столбец – 25 розог… 50 розог… 10 ударов ротанговой тростью… 25 ударов ремнем… и так далее. Мера наказания – вот как подписан этот столбец в журнале, и Марек хорошо это помнит.
Он принимается листать журнал, пока не находит сегодняшнюю дату. Во втором столбце Марек читает – поздно проснулась, не успела приготовить завтрак, а в третьем – 25 розог.
Марек закрывает журнал и кладет на конторку. Теперь он понимает, почему так долго ждал на крыльце, пока ему не открыли, и почему Катаржина ни разу не присела, покуда они с паном Войцехом ели окрошку.
Марек выходит из комнатки и сталкивается в коридоре с Катаржиной.
– Я, кажется, заблудился, – говорит Марек, чувствуя, как
от смущения у него горит лицо.
– Марек, а ты не видел мою туфельку? – спрашивает Катаржина, глядя на него в упор смеющимися глазами. – Я её все утро ищу и никак не могу найти.
– Видел, – кивает Марек, и отступает в сторону, чтобы панночка могла зайти в комнату. – Вон, на полу лежит.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пани Фелиция в темном платье, накинув на плечи вязаную шаль, стоит возле ограды и смотрит, как по тропинке через заросшую сорной травой пустошь ходко идет человек в черной форменной курточке с сумкой почтальона на боку. Тетушке становится тревожно, ей кажется, что все это с ней уже было однажды. Она уже стояла вот так возле палисадника и смотрела, как почтальон с сумкой на широком ремне выходит из соснового бора и идет по тропинке к дому, вот он подходит все ближе и ближе, а потом… Потом случилось что-то очень плохое, но что именно тетушка никак не может вспомнить. Немного помучившись, пани Фелиция решает, что всё это сущий вздор.
Почтальон останавливается возле ограды и сдвигает фуражку на затылок.
– Добрый день, пани.
У него тусклый усталый голос. Сам пан высок ростом и худощав, с длинными, как у обезьяны руками. И лицо у него тоже длинное и бледное с темными, будто жеваными подглазьями.
– Вам телеграмма из Варшавы. Будьте добры, распишитесь.
Почтальон протягивает пани Фелиции бланк и ручку.
У пани Фелиции тревожно екает сердце.
– Какая еще телеграмма? – спрашивает тетушка, расписываясь.
Почтальон только пожимает плечами. Он забирает у пани Фелиции бланк и вручает телеграмму.
– У вас нет корреспонденции для отправки? – интересуется почтальон.
Но пани Фелиция никому писем не пишет, и почтальон уходит восвояси.
Стоя возле ограды пани Фелиция читает телеграмму, потом перечитывает еще раз. С застывшим лицом она смотрит на сосновый бор, где в сумраке между стволов еще мелькает узкая спина почтальона в черной форменной куртке.
– Нет, это какая-то ошибка, – говорит тетушка тихо.
С телеграммой в руке она поднимается на крыльцо и быстро заходит в дом.
– Когда ближайший автобус в Картузы? – спрашивает она Грасю, которая моет полы в гостиной.
Грася принимается искать в ящике буфета книжечку с расписанием автобусов, а пани Фелиция отправляется к себе в спальню, чтобы переодеться для поездки в город.
– Автобус будет ровно в три часа пополудни, – говорит Грася, заглядывая в теткину спальню. – А следующий без четверти четыре.
– Спасибо, Грася. – говорит тетушка. – Если поспешу, я, пожалуй, успею на трехчасовой.
– Возьмите зонт, а то еще, неровен час, дождь пойдет, – советует Грася. – Вот смотрите, опять туча заходит!
Подумав немного, пани Фелиция все же берет зонт, надевает короткие резиновые сапожки и спускается с крыльца.
– Варшава на проводе, – громко объявляет телефонистка. – Пани, пройдите в третью кабинку.
На телефонной станции кроме пани Фелиции и телефонистки – ни души. Это старое, еще довоенное здание – сводчатый беленый потолок, арочные окна, забранные снаружи решетками, на полу потрескавшаяся темная плитка. С одной стороны зала – обшитая деревянными панелями стойка, над стойкой стекло с окошками, а напротив – три кабинки с телефонами.