Она гладит меня по волосам, теперь медленнее и мягче.
— Мне так жаль, — говорит она.
— Нам обоим тяжело.
— Но для тебя вдвойне. Он же был твоим отцом. — Ее дыхание облачком повисает между нами. — Они сказали, что нашли его в том домике. Записки он не оставил, — она слегка качает головой. — Сначала я не поверила. Просто не могла поверить. Это совсем на него не похоже.
— Что могло заставить его пойти на это? — Я смотрю на огни деревни вдалеке. — Что не так с этим местом?
Сисси стискивает мою руку:
— Джин, здесь так много странного.
Я медленно киваю:
— Я заметил. Эти маленькие ножки, эти толпы беременных. Старейшины, разгуливающие по деревне как павлины. Все эти правила и законы. И где все мальчики-подростки, где взрослые женщины?
— Ты и половины всего не знаешь, — горячо отвечает Сисси. — Ты большую часть времени провел без сознания. Были моменты, когда я хотела встряхнуть тебя, разбудить. Просто чтобы поговорить с кем-то.
— А Эпаф, другие мальчики?
Она расстроенно качает головой.
— От мальчиков, включая… Да нет, особенно от Эпафа, никакого толку. Вообще никакого. Они так поглощены этим местом, ничего вокруг себя не видят, — она скрипит зубами. — А когда я попыталась ткнуть Эпафа в это носом, он сказал, что у меня паранойя.
Я киваю, вспоминая, что она говорила об этом раньше:
— Не могу поверить, что он так сказал. Ты самый спокойный и непредвзятый человек, которого я знаю.
Она издает смешок, и я чувствую, как ее напряжение спадает.
— Ох, Джин, — говорит она. — Иногда я сама начинаю в себе сомневаться. Не понимаю, действительно ли все так странно, или только кажется. То есть я всю жизнь провела в стеклянном Куполе, откуда мне знать, что нормально, а что нет? — она качает головой, а потом опять принимается стучать меня кулаком по груди: — Только попробуй опять заболеть! Только попробуй опять оставить меня одну!
Ветер шумит в кронах, ветви шелестят. Капля воды падает с листка, приземляется на висок Сисси и скользит по ее скуле. Я стираю ее, мои пальцы скользят по влажной мягкой коже. Она все еще стучит кулаком по моей груди, но медленнее, как будто ее что-то отвлекло. Потом ее рука останавливается, повисая в воздухе между нами.
Я смотрю ей в глаза. Когда-то они казались мне просто карими, но теперь взрываются цветами окружающего нас леса: каштановым, цветом коры плодовых деревьев, кипарисов.
Я убираю руку от лица Сисси и осторожно кладу на ее кулак. Она хочет что-то сказать, но я отвожу глаза и убираю руку.
Спустя мгновение она тоже опускает руку. Мы стоим не двигаясь, не говоря ни слова.
— Ты сказала, что я и половины не знаю, — наконец говорю я.
— Что?
— О деревне. Что еще ты видела?
Она оглядывается:
— Ах да.
Она смеется, но это не веселый смех, как будто она просто прочищает горло или готовится сменить тему:
— Сюда. Вчера ночью я наткнулась тут на что-то странное. Не знаю, что и думать.
Она ведет меня сквозь деревья, время от времени наклоняясь, чтобы не наткнуться на низко растущие ветки. Мы выходим на поляну и останавливаемся. Перед нами высокая насыпь, которая делит лес надвое.
— Там, наверху, — говорит Сисси, карабкаясь на насыпь.
Мы забираемся, галька и мелкие камушки осыпаются у нас под ногами. Поверху тянутся два узких металлических рельса, расположенные параллельно на расстоянии, равном примерно росту ребенка. Они кажутся бесконечными, тянутся по всей длине насыпи и исчезают в темноте. Перпендикулярно лежат деревянные планки, соединяя рельсы, как ступени лежащей на земле лестницы.