– Это невозможно, – дрожащим голосом промолвил Кирилл. – Мне ни к чему здесь оставаться.
– Чего ты боишься? – спросил Максим. – Увидеть ее труп? Или тебя пугает то, что я пристрелю тебя, как свидетеля? Дорогу сюда позабудь. Если эта девочка жива, я сам отвезу ее в больницу, если нет, что-нибудь придумаю с телом, возможно вызову легавых… скрывать мне нечего. Облокотилась и рухнула – несчастный случай… подробности им знать не нужно. И ты о них никому никогда не расскажешь. Мстить мне не пробуй – уничтожу. А себя грызи беспощадно: твоя вина больше моей.
По завершению разговора с Кириллом, Максим пошел к телу Анны, ну а Кирилл побрел к воротам – после визуального осмотра лежащей на боку девушки Максим его не окликнул: Анна мертва. Владелец особняка сокрушен. Лишь рядом с ней он начинает ощущать первые укусы происходящего в нем надлома.
По велению необъяснимой блажи Максим Капитонов отходит от Анны и спрыгивает в пустой бассейн, где он ковыляет по дну и уныло выбрасывает руки, уплывая в безрадостное для себя будущее.
НА УЗКОМ диване в лежачем положении теснятся свесивший одну ногу Глеб и отжатая им к стене Дарья Новикова; подтянув до подбородка одеяло, она уткнулась глазами в свежие царапины на спине переспавшего с ней мужчины, который смотрит куда-то, но не на нее, что по ее представлениям нетактично: после секса он с ней не разговаривает, а перед ним погнушался выпить – на столе стоят две широкие рюмки и непочатая бутылка портвейна.
– Тебе не говорили, что ты жутко холодный? – спросила Новикова.
– Как жаба? – переспросил Глеб.
– Жабы и то не молчат. Квакают себе, общаются… после занятия любовью женщине требуется внимание, человеческая теплота, забота, мягкий разговор, а от тебя ни слова не дождешься. Я и твоего дыхания не слышу. Ты дышишь ровно и тихо… словно бы ничего и не было. Страсти я от тебя не жду… физически ты не устал?
– Мы можем повторить, – сказал Глеб. – Через пять минут я те же пять минут гарантирую.
– Твоя молодость позволяет тебе над всем насмехаться. Мужчины моложе тебя мной еще не владели, но с твоими сверстниками я спала. Они доставляли мне примерно такое же удовольствие. Не нулевое… весьма большое. В постеле ты не хуже их.
– На комбайне я им не соперник, – сказал Глеб.
– Со мной разделяли кровать не только крестьяне… и рабочие. Я привлекала и интеллигентных людей. За мной когда-то ухаживали! Приглашали на свидания, приносили цветы.
– Цветов у вас целые поля, – промолвил Глеб. – Прямо в цветах вы никому не доставались?
– Случалось и в цветах, – пробормотала Новикова. – Еще при муже.
– Похоже, вы не хранили ему верность.
– А он мне хранил? – воскликнула Новикова. – Я-то к ночи всегда возвращалась, а он где-то прошляется и с утра кричит на меня: «заткнись! Я не выспался, а мне на работу! Башка у меня гудит, на тебя я смотреть не могу – подай мне костюм и исчезни. Не дай бог хоть пылинку найду!».
– На работу он ходил в костюме? – спросил Глеб. – Деловой человек?
– Дремучий работяга. Слесарем он что ли, или токарем… костюму лет пятнадцать, а носит. Пытается выделиться.
– Я вам сочувствую, – сказал Глеб. – В любви вы несчастны.
– Ну, а ты? – спросила Новикова. – Ты счастлив?
– Разумеется. Я ведь с вами – не с кем-нибудь.
– А если без шуток?
– С вашего позволения я начну одеваться, – сказал Глеб. – Мне следует проведать моих друзей.
– Разве они пришли? – спросила Новикова.
– По дому никто не ходит. Они не в комнате – вероятно, на улице. Обнимаются у всех на виду.
НЕ ОТОШЕДШИЙ от потрясения Кирилл Суздалев сидит на крыльце деревенского дома – он не замечает ни бродящей у его ног кошки, ни оказавшегося перед ним Глеба, который, проходя мимо Кирилла, мягко хлопнул приятеля по затылку. Лежание в постели Глебу приелось, и он рад возможности побыть вне стен; кошка к нему не подходит, взятая двумя пальцами и поднесенная ей рыбья голова ее отпугивает – Глеб выбрал голову среди остального мусора: у крыльца валяются и щепки, и гнутые гвозди, и обертки от конфет; на крыльце, как на троне, над всем этим восседает Кирилл.
– Как погуляли? – спросил Глеб. – Ну и глаза… ты что, напился? С Аней?
– Аня уехала, – пробормотал Кирилл.
– На чем? Кажется, ты не помнишь. Вы с ней разругались, и ты так залил горе в вине, то есть в водке, что оно потонуло. Ему не выплыть.
– Мы пили виски, – сказал Кирилл.
– С ней вдвоем?
– В компании, – ответил Кирилл.
– Где-нибудь в кабаке? – спросил Глеб. – Молчишь… А откуда здесь взятся кабаку, в котором разливают виски? Я навязчив… ты голову бы поднял: уехала и уехала. Подумаешь, горе.
– Не горе, но и не пустяк, – сказал Кирилл.
– Это ты сейчас говоришь. Раньше я не видел, что ты относишься к ней с неким придыханием. Скорее она к тебе.
– Ко мне… не к тебе.
– Кто-то к кому-то, – усмехнулся Глеб. – Не ко мне.
– Она тебе нравилась? – спросил Кирилл.
– Хмм… почему в прошедшем времени? Если я к ней что-то чувствовал, мои чувства не изменятся от того, что она уехала от тебя. Куда уехала, не сказала?
– Я не интересовался, – пробурчал Кирилл. – Упустил время спросить. Она и сама, наверное, не знала… моя Аня. Любившая меня девушка.
Прошло четыре года.
ГОРОДСКАЯ зима, дым из труб. Машина Максима Капитонова с сидящими внутри Акимовым и Алимовым стоит в промышленной зоне, привлекающей к себе съезжающиеся и настроившиеся стрелять группы людей, имеющих в выражении лиц такую же противоположность, как и у приехавших сюда сейчас – прислонившийся к машине Максим холоден. Акимов и Алимов издерганы.
– Если нас тут не перестреляют, куда мы отсюда поедем? – спросил Алимов.
– Искать тех, кто нас стопроцентно пристрелит, – ответил Акимов. – Я бы порекомендовал конюшню.
– Где лошади?
– Их выгуливают около нее. Мы подлетим на машине и посшибаем всех лошадей, кому бы они ни принадлежали. А они нередко принадлежат авторитетным людям, которые плохо на это реагируют.
– За своих лошадей они нас положат, – промолвил Алимов.
– Им и гнаться за нами не придется – мы выключим двигатель и, как обычно, останемся в машине сидеть. Сейчас-то мы в безопасности, а у конюшни нас бы искрошили. Макс бы за нас не вступился.
– Никто бы не стал впрягаться, – сказал Алимов. – За подобный дебилизм мы должны отвечать самостоятельно.
– Здесь иное, – заявил Акимов.
– Ну…
– Здесь с нами Макс. Чтобы убить нас, нужно сначала убить его, а убивать Макса «Дод» не посмеет. Внутри нашей структуры Макса сдвинули вниз, но если его прикончит человек из другой структуры, этого человека найдут очень быстро, а стирать в пыль будут медленно… и мучительно… да и вообще. Мы завалились не в ту степень.
– Не в ту? – спросил Алимов.
– Разбора ничего не предвещает. Слегка поговорят, посмеются и разъедутся, а мы тут напрягаемся… домысливаем!
– Мрачно все себе представляем, – кивнул Алимов.
– Таково наше нутро. Такими же были наши отцы и деды.
Показавшиеся джип и мерседес не выводят Максима из хмурых раздумий – у него нет ни страха, ни позитивного предвкушения; машины встают у противоположного тротуара, и из мерседеса вылезает тревожно улыбающийся «Дод»: он ждет, что Максим к нему подойдет и, не дождавшись, идет к нему сам.
– Я в шоке, Макс, – сказал «Дод». – Это точно ты мне звонил? Со мной говорили твоим голосом, но ты ли?
– Я, – ответил Максим. – А если бы не я, ты бы не заметил – мы не настолько часто беседуем, чтобы ты запомнил мой голос.
– Мы с тобой фактически и не разговаривали. О чем нам, Макс, говорить? И вдруг ты звонишь и предлагаешь встреться в глухом месте, где можно друг друга попугать и при желании положить… я бы этого не хотел, но место назвал не я, а ты. От собственного имени?
– Здесь я представляю только себя, – сказал Максим. – Наша группа товарищей вопросов к тебе не имеет, а у меня к ним найдутся, и мне было бы проще порешать их при вашем содействии. Ты ухватываешь?
– Кажется, ты надумал попереть против своих, – промолвил «Дод».
– Безнаказанно отбирать у меня мой кусок я не дам: они зря считают, что этот кусок уже не моим зубам. Пока меня не трогали, я грыз и грыз, на чужое не замахивался, но, когда грызть мне стало нечего, я почувствовал голод и злость. Ты слышал, как они со мной обошлись?