– Как это: помог с материалом? – заинтересовался Борька.
– Привезли нам много поддонов с гипсокартоном на стены да на потолки. Никто и не считал, сколько их. А старшего куда-то вызвали. Да и зачем нам старший? Мы же работяги с опытом, нам глаз да указ не нужен. И давай мы каждый себе хватать, да резать, как удобнее. Ох и отходов было! А все отходы в кучу кидали, трактор их потом сгребал и увозил. Половину всех листов изрезали да повыкинули. Взялись за вторую половину. Вернулся старший и ахнул. Ну, это среди женщин он бы ахнул, а на стройке да на войне старший так ахнул, хоть уши завязывай. Я и слов-то таких не знал! – таджик развеселился и засмеялся еще громче. Отсмеявшись, продолжил: – Позвал прораба. Все работы остановили. Да и день закончился. Пошли считать, сколько сделали, сколько осталось. Оказалось, что сделали на четверть, а материала осталось только на половину. Дальше ахал уже прораб пуще старшего. А крайнего и не найти. Никто материала не даст, хоть из своего кармана покупай. Смета закрыта. Я-то это понимал. Но мне что? Мне бы быстрее свой участок доделать, материал тоже не экономил. А вот прораб и старший приуныли. И так и эдак считали, не получалось у них, не хватало листов оставшихся. Ладно, думаю, надо выручать. И говорю им, мол, смогу решить вашу проблему. До полуночи решу. Только не мешайте, вам терять нечего. А в подмогу дайте трех человек, которых сам подберу. Вижу, не верят, но куда деваться? И вот пошел я по всем участкам с рулеткой. Всё измерил, записал. Да что там рассказывать, задача по геометрии в школе посложнее будет. Словом, раскрой каждого листа им выдал. Половина поддона еще даже осталась. Ох и доволен я был собой. А прораб меня от работы отстранил. Сказал, что мне не работать нужно, а за раскроем следить. Объект еще не закончили, а он меня к себе в помощники взял. И увидел я другую сторону строительства. Ох и грязно же там, скажу тебе. Я так ему и сказал, что не по мне это. Я честный работяга, а так только хуже будет. Не могу я ребятам, с кем обедом делился, в глаза после этого смотреть. Отпусти.
Не понял он меня. Даже пытался пригрозить. А чем мне пригрозишь? Насильно мил не будешь. Но в Астане оставаться было нельзя. Известен слишком этот прораб был тогда. Взял я жену, детей и уехали мы в Россию. Тогда с этим уже попроще стало. Денег, правда, отдал немало. Да что там, почти все.
Таджик надолго задумался. Борька ему не мешал. Но не терпелось узнать продолжение. Он повозился на нарах, пытаясь невзначай вывести его из оцепенения. Получилось. Таджик встрепенулся и произнес с улыбкой:
– Что, малец, интересно?
– Очень! Мне даже моя история кажется не такой занимательной, как ваша.
– А дальше долго ничего и не было. Россия большая, люди переплетаются, нет индивидуальности. Впрочем, Россия не одна такая. В деревне к тебе будут лучше относиться, нежели, в большом городе. Потому что в деревне знают, чем ты можешь помочь. А в городе чаще придумывают, чем можешь навредить. И не видят в тебе добра. Но я такой же был как ты, поэтому побежал в город. В Москву. Взяли нас сразу же с автобуса. Разделили отдельно женщин с детьми, отдельно мужчин. Уж и криков было, слёз… Таджики, казахи, киргизы, молдаване, все в кучу. Попадались и резвые. Вот тут-то и началось. Я думал: за что? Мы приехали работать, а нас милиция палками. Но сейчас я знаю, что всё правильно, иначе не наведёшь порядка. Толпа большая, что у нас в головах, никто не знает. Ох и напряженные были времена.
А дальше мне повезло. Если бы не жена с детьми, не знаю, что бы сделали. А так сказали, иди, куда хочешь. Правда, выдали бумагу, как временному беженцу. Я не жалуюсь, просто так было. Что же делать дальше? С жильем тяжело, но пристроились. Работу искал долго, но знал, чего хочу. Да, я не русский, да, без документов, но голова же на плечах есть. Главное, в свою голову верить, сынок! Без этого не жизнь. Я всем говорил, что любую профессию за месяц освою, но главное, чтобы профессия меня стоила. Уж так я разгордился этим, что сам поверил. И тут подвернулась удача. Повстречал я дедка одного, думал, наш, оказался чукчей, – здесь Борька напрягся, не каждый про чукчу расскажет, а у него насчет них особые мысли. – Обувь он шил и клеил. Не помню, как об этом заговорили, но сказал он мне: раз ты такой чудной, то есть у меня дело для тебя. Справишься, будешь молодцом, а не справишься, назову хвастуном. Отвел в какой-то гараж. Высокий такой гараж. Даже не гараж, а гаражный бокс. Показывает в пыльный темный угол, а там железяка стоит, высотой под самый потолок. «Что это,» – спрашиваю. А он говорит: «Станок токарно-расточной. Такие, – говорит, – Сотни тысяч стоят. Отремонтируешь – разбогатеешь.» А я ему в ответ: «Что ж ты хочешь за мой счёт, чтобы я тебе станок отремонтировал, а потом еще и работать на нем предложишь?» А он как разозлится: «Пошел вон, – говорит, – Хвастунишка!» – таджик здесь опять рассмеялся, потом продолжил: – Но я гордый был, молодой. Задело. И взялся. А он говорит: «Помощь нужна, обращайся.» А, я, дурак, возьми и ляпни: «Сам управлюсь!» Ох, гордость… – и он опять усмехнулся в усы. И примостившись на нарах, сказал: – Ладно, давай спать. Завтра допросы будут. Потом отпустят.
Борька раздосадовался. Ведь на самом интересном месте рассказ прервал! А спросить продолжения как-то неудобно. Ведь, действительно, ночь уже, заговорились. Может, он сильно устал и тревожить его будет неправильно, может, его завтра и отпустят.
– А меня не отпустят… – эти слова Борька, кажется, произнёс вслух, потому что таджик поднял голову, с интересом взглянул на него и вполне серьезно спросил:
– Что ты знаешь про завтрашний день? Ты его еще не прожил! – и отвернулся лицом к стене.
"Да, он прав", – подумал Борька: "Нужно всегда быть оптимистом. Но как выработать в себе такой характер? Ведь постоянно в голову лезут мысли, что всё, конец."
Он достал своего Пеликена, повертел в руках, но даже гладить не захотел, до того он показался ему ненужным. Обычная безделушка. К тому же некрасивая, и уже вон трещины пошли, скоро, наверное, развалится. Борька с досады на свое положение сжал кулак и ударил по столу. Разжал ладонь, Пеликен выпал на стол с характерным стуком.
Таджик на шум поднял голову, повернулся. Глаза широко распахнулись. Он удивленно спросил:
– Откуда у тебя это? – он указал на фигурку.
– Купил, – ответил Борька. Он не понял, почему эта безделушка возбудила неподдельный интерес.
– Такие не продают, – не поверил его ответу таджик.
– Точнее не купил, – Борька виновато вспомнил, что деньги-то он за него не отдал. – Так дали. На рынке. Деньги хотел отдать, но некому уже было. Продавец исчез.
– Ааа, – довольно протянул таджик. Интерес к талисманчику, казалось, поубавился. – Вот я и говорю: ничего ты про завтрашний день не знаешь, – и Борька отметил под усами улыбку.
Но Борьке было не до веселья.
– Ну, что там у тебя, рассказывай, – зевая, сказал незнакомец и полностью вытянулся на нарах.
Борька не так складно, как получалось у его сокамерника, почти скороговоркой, стал рассказывать свою историю, хотя и не понимал, для чего это делает. Ему хотелось просто излить душу. Иногда он вставал и расхаживал по камере. Потом снова садился, при этом активно растирая Пеликена, и всё говорил и говорил, будто кому-то что-то доказывал. Когда он дошел до момента остановки сотрудниками ДПС, он вспомнил, что рассказывать должен не себе, а слушателю, коим был волей судьбы оказавшийся здесь незнакомец. И Борька остановился. Да и рассказывать было уже нечего. Он взглянул на таджика, который уже отвернулся лицом к стене. Не понятно было, слушал ли тот или давно уже дремал. Боря затих. Спустя минуту, он услышал ровное дыхание безмятежно спящего человека.
Утром таджика увели на допрос. Борька был раздосадован, что даже не спросил имени. Впрочем, он считал, что встреча в изоляторе мимолетная и вряд ли ему представится случай еще пересечься где-нибудь. Но этот незнакомец показался Борьке настолько харизматичным, что хотелось заново окунуться в атмосферу вчерашней беседы. Так ему было легко на душе. Да и рассказчик из таджика великолепный. И все же, почему тот не рассказал историю про себя до конца? И слушал ли он рассказ самого Борьки? В любом случае это уже не так важно. Важно было вчера, а сегодня Боре стало стыдно, он казался сам себе слабым человеком, не способным удержать чувства, роящиеся в душе, и всё выдал встречному-поперечному. Но, с другой стороны, это был ответный рассказ на историю таджика.