– Определенно ты, Вася, мозги пропил! Для всех же я помер. Кто ж мне денег даст? Точно в дурдом заберут. Эх, беда! – Шолохов сокрушенно махнул рукой. – Наливай!
– Да уж, – я почесал затылок. – В любой ситуации необходима какая-то доля абсурда.
Мы выпили, формально закусив вчерашней килечкой в томате.
– Михаил Ляксаныч, а где Женя Петропавловский? Вроде ж вместе медали обмывали?
– А выгнал я его, – нобелевский лауреат сердито нахмурил лоб.
– Как выгнал, это ж мой кент? – видимо, в моем голосе появилась грозная интонация, так как собутыльник немного отодвинулся в сторону.
– Но, ты пойми, Вася, – Шолохов примирительно разлил водку по стаканам, – когда мы начали с девками «Ламбаду» танцевать, Петропавловский меня первым поставил.
– А второй кто был?
– Одна из проституток.
– Ну, Ляксаныч, это ж из-за уважения к тебе, – успокоился я.
– Если б уважали, то трех бы баб вызвали, – великий писатель никак не мог забыть обиду. – А то сами тут такое вытворяли, а на меня: «Иди, дед, спать».
– Зато книжки мои почитал, Михаил Александрович, – осклабился я.
– Не, ты точно у меня, Вялый, сегодня схлопочешь, – Шолохов угрожающе взял за горлышко пустую бутылку. – Книжки… Фабула копеешная, атмосфера и бытовые детали отсутствуют, характеров нет – одна стилизация. Текст плывет отдельно от действия, мотивация скрыта и туманна. Уж лучше, действительно, с бабами кувыркаться.
– Ляксаныч, давай Жене позвоним, пусть приедет и девчонок снова привезет. – Я взглянул на бутылку в его руке. – Троих.
Классик задумался. Размышлял он довольно долго.
– Знаешь, что я решил, Вася?
– Четырех баб?
– Тебе на пенсию через семь лет, а всё дуркуешь! – чувствовалось, что тональность его мысли несколько поменялась. – Солженицына хочу в гости пригласить. Ты не возражаешь?
Видимо, на несколько минут я потерял дар речи, поскольку вскоре Шолохов спросил:
– Ты что, Вася, его не любишь?
– Насколько я знаю, не любишь его ты, Михаил Ляксаныч.
– А ты откуда знаешь?
– Читал кое-что, – уклончиво ответил я.
– Ну, а с произведениями Исаича знаком?
– Когда-то все толстые журналы считали за честь опубликовать его произведения. В то время для любого интеллигента это были письмена, которые необходимо прочесть. Если вы, Михаил Ляксаныч, хотите знать мое мнение, то считаю, что разбор всякого автора, равно как и всякой книги, нелеп и бесцелен, ибо читателя, – меня, во всяком случае, – занимает не столь «авторское задание», а лишь отношение к нему автора. То есть, не что, а как.
– Какой же ты вывод сделал, интеллигент? – нобелевский лауреат ехидно ухмыльнулся.
Я сделал вид, что сарказма не заметил, более того, плеснул в стаканы еще по соточке.
– Думаю, что Солженицын унизил свой талант, который сумел показать в единственном своем гениальном произведении «Один день Ивана Денисовича», журнализмом и уж совершенно напрасно вообразил себя мыслителем, что нанесло непоправимый ущерб его остальным произведениям.
Судя по всему, ответ Шолохову понравился. Он лихо опрокинул в рот содержимое стакана и задорно крякнул.
– Такие слова у человека с низов! – писатель дружески похлопал меня по плечу. – Вообще-то никакой загадки в этом нет. Талант – это свыше! – чувствовалось, что он пьянеет. – Позвоню в Москву… Кто там сейчас председатель Союза писателей? Пусть тебя примут.
– Спасибо, Ляксаныч, но уже звонили. Приняли… – Я скромно опустил глаза.
– Ну, поздравляю, коллега, – Шолохов протянул мне руку. – А кто звонил, если не секрет?
– Наш славный кубанский комбайнер Степан Нечитайло, Герой России. Слышал про него?
– Та, вроде, слышал, – Михаил Александрович задумчиво почесал затылок. – А что это он за тебя хлопотал?
– Дык сосед он мой. Вместе выпиваем. Бывало, за ночь пару баллонов самогону «приговаривали».
– Ух, ты! – поразился классик. – Талантлив ты и внелитературно. А давай, Вася, его в гости позовем?
– Так его, Ляксаныч, или Солженицына? Ты ж учти, что еще и Петропавловский скоро похмеляться приедет. Где мы столько пойла наберем? – я замялся, не знаю, как сформулировать следующую фразу. – Михаил Александрович, Солженицын ведь… это… тоже умер.
Я еле успел увернуться от шолоховского кулака.
– Ну и дебил же ты, Вялый! Разве не слышал, что писатели не умирают?!
– Выходит, и я не умру?
– Это ты-то писатель? – донской летописец громко расхохотался.
– Ладно-ладно, я пошутил, – я потряс пустой бутылкой. – Так кого мы позовём Нечитайло или Солженицына? – повторил я вопрос.
Шолохов задумался. Он размял в пальцах «беломорину» и чиркнул спичкой. Воздух помещения наполнился едким табачным дымом. «Какой гадкий запах у папирос, если их табак не обогащён canabis sativa», – подумал я.
– Давай лучше Степана, а то снова подеремся.
– С кем, с Женькой что ли? – Я привстал из-за стола. – Ты, Ляксаныч, не обижайся, но друга я в обиду не дам. Еще раз увижу…
– При чем тут Женька! – перебил меня писатель. – Классный мужик… А вот с Александром Исаичем у нас случались недоразумения.
– Ну и кто кого? – во мне заговорил первобытный инстинкт.
– Всякое бывало, Вася, – донской казак отвел глаза.
У входной двери раздался звонок. Мы повернули головы.
– Может, Петропавловский баб уже привез, – я посмотрел на часы. – Вроде, рано еще.
– А ты уже звонил ему?
– Конечно, Михаил Ляксаныч. А чё тянуть?
Это действительно оказался Женя. Но без проституток. Он держал в руках две бутылки водки.
– Важнейшим из искусств является похмелье и способы выхода из него, – с порога заявил мой друг.
– Стало быть, предмет знает, – пробурчал Шолохов, однако, какой – литературу или пьянство – уточнять не стал. – Где девочки, журналюга?
– Я подумал, что сначала мы «подлечимся», – Петропавловский кивнул на бутылки, – поговорим о литературе, а потом и позвоним проституткам.
– Думать здесь буду я! – Михаила Александровича слегка качнуло.
– Ого! Да я смотрю, вы здесь уже не шибко и болеете, – Женя помог нобелевскому лауреату сесть на стул. – Когда успели?
– Долго ли… – Я кивнул на Шолохова. – Знаешь, что он придумал? Солженицына сюда позвать.
– А чё, классно! Давайте позовем, – журналист заметно оживился. Похоже, Женька был тоже осведомлён о писательском бессмертии.
– Как будто он на первом этаже живет! Как вы себе это представляете? – Не переживайте, коллеги. Я ему позвоню и скажу такое, о чем знаем только мы с ним, – классик громко икнул. – И он точно приедет.
– Звоните, конечно, Михаил Александрович, – Петропавловский понял, что запахло жареными фактами и сенсация у него практически в кармане.
Меня же эта история уже начинала всерьез беспокоить: приедет Солженицын, – в этом я уже почти не сомневался, – а вдруг они, в самом деле, подерутся? Опять шум, скандал, битые бутылки. Как всегда, соседи вызовут полицию… Доказывай потом – кто мои гости на самом деле.