– А ты увольняйся. Становись, как я, вольным человеческим существом. Я считаю себя свободным, и этого меня не лишить, но за ним бы я пошел, куда бы он ни указал… сектантом ты его не называй. Нам надо подобрать ему более почтительное определение.
– Типа мистика? – поинтересовалась Волченкова.
– Типа того, – согласился Дрынов. – Типа духовного воспитателя. Чтобы меня ничего не отвлекало, он надавил на твоего хозяина, и тот распорядился меня бесплатно кормить. Ну, ты в теме.
– Я бы тебе что-нибудь и украдкой плеснула, но тут скрытничать ни к чему – выдача трехразового питания им одобрена. По поводу приятных дополнений в виде алкоголя хозяин четко не высказался. Я его спросила, а он схватил двумя пальцами мое лицо и прошипел: «Сгинь, дура!». Распсиховался мужчина. Он и до моего вопроса на взводе был.
– Вопрос все равно лишний, – сказал Дрынов.
– Наверно.
– Я же не пьющий.
– В таком случае и подавно, – кивнула Волченкова.
– Море накатило на берег и назад не отошло, – промолвил сектант Доминин. – Липкий снег засыпал дома по самые крыши. Из-под него не выбраться. Он намертво все закупорил, и воздух через него не проходит – землетрясение его разметает, и люди смогут дышать, но подобной встряске надлежит идти от Бога, а не от других людей, взрывы устраивающих. Это отнюдь не одно и то же. Какие бы напасти ни насылал на нас Создатель, в них непременно имеется нечто положительное, а действия, совершаемые людьми, позитивной ценности зачастую не представляют, вред и точка. Подойдите ко мне, Дрынов.
– С Варварой? – спросил Дрынов.
– Она мною уже испытана. Теперь я испытаю вас. Идите сюда и встаньте поближе к краю.
– Да зачем, – пробормотал Дрынов. – Вы меня… я и… зачем…
– Ступай, Дрынов! – сказала Волченкова. – Слушай, когда тебе говорят! И не пугайся, раскрепостись, классное испытание! Поверь мне на слово.
– И в чем оно заключается?
– Лишь в том, что он столкнет тебя вниз, – пояснила Волченкова.
– А-ааа, – протянул Дрынов.
– Прочее зависит от того, как ты будешь лежать, – сказала Волченкова. – Если лицом вверх, к небесам, он поздравит тебя криком отсюда, а если вверх спиной, ему придется спуститься и сломать тебе шею. Сам-то ты ее не сломаешь – тут низко. Тебе ясно? Мне наш духовный воспитатель говорил так, и я поняла, что он хочет проверить, насколько я ему предана, готова ли я полностью покориться его воле… столкнуть, он, конечно, не столкнул.
– Нет? – воодушевился Дрынов.
– Ой, я проговорилась… напортила я, ох… подвела вас своей болтливостью. Вы на меня не гневаетесь?
– Гневается Бог, – сказал Доминин. – Гневаются недоразвитые люди. Все о'кэй.
АЛЕКСАНДР Евтеев проявляет упорство, Марина Саюшкина выказывает неуверенность, Рашид по-восточному невозмутим: все они в вездеходе, проламывающемся сквозь лес, застревая в снегу, выбираясь и на короткое время набирая приличный ход, полновесно сотрясаясь и шокируя своим видом и хрипом глядящую на него молодую косулю.
Замеревшая чуть сбоку от направления его движения, убежать она не в силах.
– К леснику ехать мне не хотеть, – промолвил Рашид. – Ты меня отвезти и ты с ним говорить. Коли он тебя не впускать, с ним говорить я – твердо, сильно, насчет жена… осмотреть весь дом он тебе не позволить. И я называть ему время разборка.
– Наметили его порешить? – осведомился Евтеев.
– Такой мысль есть. Фермер с сыном еще бы не спешить и откладывать, но ты сказать, что мучить себя нехорошо. Я, сказал ты, проехаться и поглядеть, там ли жена и мать, у лесника-ка ли она скучать, с лесник Филипп ты давай с культурой! Не грубо! Он редко мимо стрелять.
– А его сумасшедшая тетка? – усмехнулся Евтеев.
– О ней никто со смехом не говорить, – осуждающе пробормотал Рашид. – У нас толковать, что зверь она щадить, а человек убивать, как орехи глотать. Грызть из-за годов, из-за зубов не может, но глотать она очень просто.
– Орех заглотнешь не всякий, – сказала Марина. – Грецкий бы не пролез. И при этом бы не застрял – он грозен не для меня, а для того, в кого я его выплюну. Промеж глаз. Если орех у меня будет.
– Да орехи-то полно! – воскликнул Рашид. – Ты к нам приезжай и всем угощайся! Деревья с грецкий орех, пожалуйста, тряси, ко мне в дом заходи, на лучший место садись, огромный радость мне доставляй…
ВЫШЕДШИЙ из дома в одной рубашке лесник Филипп угрюмо взирает на зашедших на его участок Евтеева и Саюшкину.
Леснику холодно, и он, удерживая на физиономии твердость, тщится это не показать. Тянущиеся растереть замерзающее тело руки им амплитудно отбрасываются, но создаваемый лесником образ настоящего мужчины, подобной, гнетущей Марину Саюшкину разболтанностью, разрушается безвозвратно.
– В дом я вас не пущу, – сказал лесник. – Смолчи вы, зачем приехали, я бы еще посмотрел, но с приятелями фермера разговор у меня короткий. Выметайтесь с моего участка.
– Это мы в элементе, – промолвил Евтеев. – Жена фермера, получается, у вас?
– Она там, где быть ей угодно, – сказал лесник. – Я ее не похищал – она, если ко мне и пришла, то не под дулом.
– Пистолета? – уточнил Евтеев.
– Пистолетов не держим, – усмехнулся лесник. – У нас здесь принято пользоваться игрушками с калибрами помощнее. Крутыми такими ружьями. Когда из него пальнешь, мне и самому из-за отдачи больно, а что говорить о том, в кого я попадаю – наверное, нестерпимо… пока не помрет. Что происходит почти тут же.
– Уводите вы меня весьма искусно, – сказал Евтеев.
– От чего? – спросил лесник.
– От убитого из пистолета. Не вами? Наркодилера не вы пристрелили?
– Кого? – удивился лесник.
– Его труп у вашего забора обнаружен, – сказал Евтеев. – Иван Иванович показания уже дал.
– И труп нам показал, – сказала Марина. – Он на секунду воскрес и прокричал ваше имя.
– Вы мне голову-то не морочьте, – пробормотал лесник. – Для живущего в лесу я довольно развитой человек, и оживающими трупами и какими-то бредовыми показаниями меня с толку не сбить. Двигайте-ка вы прочь! Никакого наркодилера я не знал.
– А о взрывах вам что-то известно? – поинтересовался Евтеев.
– Мне? – переспросил лесник. – Мне нет.
УНЫЛО шатаясь вокруг стоящего у забора вездехода, Рашид нарывается взором на оставленный гусеницами след. Он теряется вдали, и Рашиду, направляющему взгляд как можно дальше, мерещатся теплые пейзажи его родимого края; растроганный Рашид прогибается вперед и, не отрывая ног, тянется к ним грудью.
Из калитки выходят Александр Евтеев и Марина Саюшкина.
Калитка захлопнулась. Потревоженный звуком Рашид вернулся.
– Он вас впускать? – спросил Рашид. – Какая у вас новость?
– Жену фермера мы не видели, – сказал Евтеев. – На участке ее точно нет.
– А в доме ли она, не в доме, вы не знать, потому что туда не входить, – вздохнул Рашид. – Лесник вам не разрешать.
– Может, тебе разрешит, – промолвила Марина. – Мы же особо не напрашивались, ну а ты ему жалостливо скажи, что ты его умоляешь, и когда он пошлет тебя матом, пообещай ему твоего фермера предать. В их будущей войне.
– Э-ээээ, – протянул Рашид.
– Тогда он, – сказала Марина, – впустит тебя в дом, ты эту женщину, скорее всего, там не найдешь, и войны не будет.
– Ловко, – усмехнулся Евтеев.
– Э-ээээ, – протянул Рашид.
– Ты же не хочешь воевать, – сказала Марина.
– Война я не бояться. На нее я не ходил, но я на война глядел и имел знакомство с опытный народ, который в война разбираться. Он бы мне без обмана сказал, что шанс не на наш сторона. Я, Махмуд, фермер и сын Борис – нас всех четверо. Лесника с теткой поменьше, но у нас на всех только один ружье, а у них не сосчитать, и попадать они уметь лучше нас. Фермер стрелять слабовато, а как стрелять я, все равно. Ты догадываешься, от чего?
– От того, что ружье тебе не достанется, – ответил Евтеев. – Твой властитель бей его из рук не выпустит.
– Командиру так и положено, – сказала Марина.
– Я и говорю, – кивнул Евтеев. – Будь среди них снайпер, фермер бы своими амбициями поступился, но это если по уму, а тут и не снайпера, и не… а сын?
– Борис стрелять более метко, чем отец. Однако ружье ему не давать из-за отцовский любовь, ведь в человек, у кого ружье, лесник вгонять пуля в первый очередь. А как он поступать с безоружными, я разведаю на себе.