Мак снова сел в кресло. Он поглядел на гладкую поверхность пола и покачал головой, прежде чем ответить.
– Даже не знаю, с чего начать, – промямлил он. – У меня в душе такой беспорядок, правда?
– Именно так. – Он поднял голову, и женщина улыбнулась, – Просто изумительный, разрушительный беспорядок, Макензи, но ты здесь не для того, чтобы каяться. Во всяком случае, так, как ты думаешь. Ты здесь не для того, чтобы тебя судили.
– Но ты же сама сказала, что…
– …ты здесь для суда? Сказала. Но только подсудимый здесь не ты.
Мак глубоко вздохнул, осознав ее слова.
– Ты сам будешь судьей!
Живот снова заныл, когда до Мака дошло, что она предлагает.
– Как? Я? Нет, я не могу, – Он помолчал. – У меня нет таких способностей.
– О, это совсем не так, – последовал быстрый ответ, в котором на сей раз слышался сарказм. – Ты уже показал себя в высшей степени способным даже за то короткое время, что мы провели вместе. Кроме того, за свою жизнь ты очень много судил. Ты судил поступки и даже мотивы, движущие другими людьми, как будто действительно знал, что ими движет. Ты судил цвет кожи, язык тела и его запах. Ты судил историю и взаимоотношения людей. Ты судил даже ценность человеческой жизни согласно своей собственной концепции прекрасного. По всем статьям, ты весьма опытен в подобного рода деятельности.
Мак чувствовал, как лицо его заливает краска стыда. Он вынужден был признать, что действительно в свое время судил немало. Но разве этим он сколько‑нибудь отличался от других? Кто не составил бы суждения о других по тому, как они влияют на нас? И этот эгоцентричный взгляд на мир так у него и остался… Он поднял глаза и увидел, что она всматривается в него.
– Скажи мне, – попросила она, – если сможешь, на основании каких критериев ты выносишь свои суждения?
Мак попытался выдержать ее взгляд, но понял, что, когда она смотрит прямо в глаза, мысли у него расползаются и сохранять последовательное и ясное мышление он не в силах. Пришлось уставиться в темный угол пещеры, чтобы прийти в себя.
– Ничего такого, что имело бы смысл в данный момент, – наконец выдавил он. – Должен признать, что, когда я выносил свои суждения, я считал, что они вполне справедливы, но сейчас…
– Разумеется, считал. – Она произнесла это так, словно сообщала что‑то обыденное, ни па секунду не заостряя внимания на его смущении. – Если ты судишь, требуется, чтобы ты ощущал свое превосходство над подсудимым. Что ж, сегодня тебе будет предоставлена возможность продемонстрировать свои способности в этом деле. Приступай, – произнесла она, похлопывая по спинке стула. – Я хочу, чтобы ты сел сюда. Прямо сейчас.
Мак неуверенно двинулся к ее стулу. С каждым шагом он как будто становился меньше… Или это она вместе со стулом делалась больше? Он так и не понял. Уселся на стул, ноги едва доставали до пола; он ощутил себя ребенком за массивным столом для взрослых.
– И о чем я буду судить? – спросил он, оборачиваясь, чтобы увидеть ее.
– Не о чем, – она помолчала и отошла к краю стола, – а кого.
Ощущение дискомфорта усиливалось, и сидеть на этом чрезмерно большом стуле было крайне неудобно. Какое право он имеет судить кого‑то? Верно, он до какой‑то степени виновен в том, что судил почти каждого, кого знал, и многих, кого не знал вовсе. Мак сознавал, что совершенно точно виновен в эгоцентризме. Все его суждения были поверхностными, основанными на внешних проявлениях и поступках, факты легко истолковывались в соответствии с его душевным состоянием, предвзятостью он подкреплял свое желание возвыситься над другими или ощутить защищенность или сопричастность.