Ему понравилось, как она произнесла имя Мисси, однако он тут же возненавидел ее за то, что она вообще его произнесла. Но имя скатилось с ее губ, словно капля сладчайшего вина, и даже ярость, все еще бушевавшая в нем, не помешала понять, что она говорит правду. Ему хотелось верить, и гнев начал медленно отступать.
– Вот поэтому ты здесь, Мак, – продолжала она. – Я хочу исцелить рану, которая разрастается внутри тебя и разделяет нас.
Он молчал и смотрел в пол, пытаясь взять себя в руки. Прошла добрая минута, прежде чем он смог собраться настолько, чтобы прошептать в ответ, не поднимая глаз:
– Наверное, я не против, но только я не понимаю, каким образом…
– Золотой мой, нет простого ответа, который может избавить тебя от боли. Поверь, если бы он был, я бы ответила прямо сейчас. У меня нет волшебной палочки, которой взмахнешь, и все станет хорошо. Жизнь требует некоторого времени и многочисленных взаимоотношений.
Мак был рад, что она как будто пропустила мимо ушей его злобные обвинения. Его пугало теперь, как близок он был к приступу гнева.
– Мне кажется, вести этот разговор было бы легче, если бы не твое платье, – предположил он и попытался выдавить из себя улыбку, хотя и слабенькую.
– Если бы так было легче, можно было бы обойтись без платья, – ответила она, чуть усмехнувшись, – Я вовсе не пытаюсь ничего усложнять. Однако это как раз удачное начало. Я часто убеждаюсь, что если первым делом выбросить все из головы, то потом, когда ты готов, работать с сердцем гораздо легче.
Она снова взялась за деревянную ложку, с которой стекало жидкое тесто.
– Макензи, я не мужчина и не женщина, хотя оба пола проистекают из моей природы. Если я выбираю, явиться ли тебе мужчиной или женщиной, это потому, что я тебя люблю. Для меня явиться тебе женщиной и предложить звать меня Папой – просто смешанные метафоры, просто чтобы ты не скатился обратно к религиозным условностям.
Она подалась вперед, словно желая поделиться секретом.
– Появиться перед тобой в образе величественного старца с длинной бородой, как у Гэндальфа, означало бы укрепить в тебе религиозные стереотипы, а эти выходные будут посвящены вовсе не укреплению религиозных стереотипов.
Мак едва не засмеялся вслух, ему хотелось сказать: «Думаешь, стоит? Да я уже сейчас уверен, что рехнулся!» Однако он сумел сдержаться. Мак верил, по крайней мере догадывался, что Бог – это Дух, ни мужчина, ни женщина, но, несмотря на это, он в смущении признавался себе, что Бог всегда представлялся ему исключительно белым и исключительно мужского пола.
Она замолкла, но только для того, чтобы поставить на полочку у окна какие‑то приправы, а затем пристально посмотрела на Мака.
– Ведь тебе всегда было сложно принимать меня в образе своего отца? И после всего, через что ты прошел, разве ты смог бы сейчас хорошо отнестись к отцу?
Он согласился, что она права, и оценил, сколько доброты и сострадания было в ее словах. Каким‑то образом способ, каким она явилась ему, лишил его способности сопротивляться ее любви. Это было странно, это было больно и, может быть, это было немножечко волшебством.
– Но тогда, – он сделал паузу, все еще пытаясь рассуждать здраво, – почему делается такой упор на том, что ты Отец? Вроде бы считается, что именно в этом образе ты являлась чаще всего…
– Что ж, – ответила Папа, возвращаясь к готовке, – для этого существует множество причин, причем многие из них уходят корнями очень глубоко. Пока что будет довольно сказать, что мы всегда знали: однажды Творение будет разрушено и истинного отцовства будет не хватать гораздо сильнее, чем материнства. Пойми меня правильно: необходимо и то и другое, однако важность отцовства требуется подчеркивать по причине его катастрофического отсутствия.