Сколько раз ты начинал заново и останавливался в самом начале? Ты не был вдовцом, ты даже не был разведен. И сейчас ты начал с чистого листа: новая женщина, новая религия. Мы с Либором были мертвецами, обитавшими в лоне мертвой веры. И ты позаимствовал наши души. Удачи тебе. Нам все равно не было в них нужды. Но только не воображай, будто мы трое были хоть в чем-то едины. Мы не были тремя мушкетерами. Мы двое умерли, чтобы жил ты, Джулиан. Боюсь, это слишком христианская мысль для такого места. Что скажешь?
— Что я могу сказать, кроме того, что ты никакой не мертвец.
Или он все же мертвец? Сэм Ходячий Труп. Треслав не решался поднять глаза и посмотреть на своего друга. Он ни разу не взглянул на него с момента прихода на кладбище. Он вообще никого и ничего здесь не видел, за исключением Хепзибы — ее он упустить из виду не мог.
— А что касается нас двоих… — Финклер не завершил свою фразу, заметив поблизости третьего человека.
К могиле подошла женщина и встала у ее дальнего конца, видимо из нежелания мешать их беседе. Постояв немного, она наклонилась, взяла горсть земли и высыпала ее между пальцами на могильный холмик.
Мужчины по-прежнему молчали.
— Извините, — сказала она. — Я приду сюда попозже.
— Нет-нет, останьтесь, — сказал Финклер. — Мы сами через минуту уходим.
Когда женщина склонилась к земле, Треслав успел ее разглядеть. Она была в возрасте, но выглядела бодрой и держалась с достоинством. Одета строго и элегантно, голова покрыта легким платком. «Явно не впервые на еврейском кладбище и на еврейских похоронах», — подумал он. Она не казалась подавленной даже перед лицом смерти.
— Вы родственница? — спросил Финклер, намереваясь в таком случае сообщить, что семья покойного только что отбыла, но если она хочет к ним присоединиться…
Женщина легко распрямилась и покачала головой:
— Нет, я просто старый друг.
— Мы тоже, — сказал Треслав.
— Сегодня очень печальный день, — сказала она.
В глазах ее не было слез. В отличие от Треслава. Насколько сухими были глаза Финклера, он судить не мог.
— Большое горе, — сказал Треслав.
Финклер кивнул в знак согласия.
Все трое оставили могилу и двинулись по дорожке к выходу с кладбища.
— Меня зовут Эмми Оппенштейн, — сказала женщина.
Они тоже представились. Рукопожатий не было, и Треславу это понравилось. У евреев одна и та же церемония — в данном случае знакомство — могла выглядеть по-разному в зависимости от обстановки. Его это несколько нервировало и в то же время радовало. Разве плохо, когда раз на раз не приходится? «Чем эта ночь отличается от других ночей?» Или надо сказать «отличалась»? Эти правила распространялись на все случаи жизни, вплоть до самой могилы.
— Когда вы с ним в последний раз общались? — спросила Эмми Оппенштейн.
Ее интересовало состояние Либора незадолго до смерти. Сама она не видела его уже несколько месяцев, хотя за это время несколько раз говорила с ним по телефону.
— А прежде вы с ним часто виделись? — спросил Треслав, начиная испытывать обиду за Малки.
— Вовсе нет. Прежде мы с ним встречались примерно раз в полвека.
— Ого!
— Я связалась с ним после долгого перерыва, потому что мне нужна была его помощь. Очень надеюсь, что я не была слишком настойчива и не создала ему лишних проблем.
— Он ни разу об этом не упоминал, — сказал Треслав.
Он мог бы добавить, что Либор ни разу не упоминал и об этой женщине, но это прозвучало бы невежливо.
— И вы получили от него помощь? — поинтересовался Финклер.