К нему подбежали. Попытались забрать ребенка, но руки не разжимались. Сцепились и окаменели. Людей становилось всё больше. Где-то вдали замаячили сирены пожарных машин. Кто-то кричал, кто-то плакал, а кто-то смеялся. По крайней мере, так запомнил. Погорелица все лежала на земле. Целовала уже изрядно запачканную грязью икону. И кто-то из местных передал ей стакан, чтобы успокоилась:
– На, выпей, а то лоб расшибёшь.
Залпом опрокинула. Осела. Когда принесли дочку, смогла встать на ноги. Обняла ребенка и стала зацеловывать. Девочка кашляла. Прятала босые ножки у матери на груди.
Подоспела скорая помощь. Затем спасатели, в конце – милиция. Барак догорал. Весь полностью. Стали заливать соседние дома, сараи и гаражи. Обесточили электричество. Он сидел на силикатном блоке, чуть в стороне. Кашлял, пытался выплюнуть из себя всё черное нутро, но задыхался. Постепенно стал чувствовать боль израненного тела. Надрезанные руки, плечо, обожжённую ладонь. Фельдшер скорой помогла подняться и провела к машине. Еще раз со стороны окинул взглядом пожарище, людей вокруг, и вспомнил свою девушку. Она, наверное, уже гуляла где-то по темным переулкам и аллеям не с ним. Не с ним, наверное, уже присела на лавочку и целуется. Не он лапает её, где только может, а она делает вид, что ещё рано. Стало немного обидно, но обожжённая ладонь болью напомнила, что полапать её теперь уже не смог бы.
На скорой везли в травмпункт. Вместе с погорелицей и её маленькой дочкой. По дороге женщина снова причитала, плакала, а потом занялась поиском паспорта. Не обнаружив в карманах, потребовала, чтобы водитель воротился назад. Все это время девочка сидела рядом с ней. Как-то чересчур смиренно и тихо. Он смотрел на неё, в эти детские глазки полные взрослой тоски и не понимал, почему она такая спокойная. Позже узнает, что это была младшая из трех.
Разревелся телефон. Как он ненавидел этот звук. Да еще и в такое время. Конечно, догадался. Звук этот не несёт ничего хорошего. Пока встал, обулся, собрал папку с документами, прицепил кобуру с табельным и спустился вниз уже чуть посветлело.
Дежурный сидел за столом и что-то записывал в журнал. Из комнаты отдыха едва доносился храп помощника.
– Хоть кому-то сейчас хорошо.
Ему не завидовал, себе сочувствовал.
Дежурный промолчал. Отвечать на нелепицу выше его достоинства. Понятия хорошо и плохо в уставе отсутствовали. Там другие нормы жизни. Привычно.
Спросил:
– Что там?
Сам подумал, насколько это дурацкий вопрос. Но какие обстоятельства, такие и мысли.
– Труп.
– Криминал?
– Вероятно.
Выругался сквозь зубы. Обидное обстоятельство. За пару часов до сдачи дежурства. Лампочка с надписью «выходной» тут же погасла. Забудь. Как же он ненавидел свою работу, а вместе с ней и нелегкую свою долю.
– Что прокуратура? Забираем? – все же выдавил из себя что-то цензурное.
– Сам приедет, – буркнул дежурный и принялся за другой журнал.
Машинально. Как по написанному. И так целый день. На одном стуле. Телефонная трубка – шариковая ручка. Чашка чая – ширинка на брюках. Привычно. Ушёл.
На крыльце возле отдела курили. Водитель и участковый. Оба тоже, видимо, только оторванные ото сна. Съёженные, помятые и, конечно, недовольные. Все трое молча, посочувствовав друг другу, переглянулись, но, понимая всю бесполезность слов в такую минуту, просто затянулись едким дымом уже почти докуренных сигарет. Водитель поплелся на стоянку, будить непрогретый служебный «УАЗик», а участковый присел на серый тротуарный камень. Принялся перешнуровывать берцы. С такой неохотой, даже отвращением. Сперва вытянул левый, повздыхал и принялся за правый. Опер закурил новую. Задумался. В такой тягомотине и пролетала служба. Он становился старше, а дни впереди не маячили ничем интересным. Словно, тот зеленый огонек в башне на дальнем берегу и не думал загораться.
– Что следак? – пробурчал участковый.
– Своим ходом. А куда едем?
– Парк, возле завода.
– И что там?
– Хрен его знает. Труп нашли.
За спиной распахнулась входная дверь. Высунулась голова дежурного:
– Давайте, выезжайте уже. Начальнику доложил, он тоже на место собирается.
– Так мы что, – закончив с обувью, ответил участковый.– Ждем эксперта.
И как по его велению, тут же на крыльце показался эксперт. Уже довольно седой молодой капитан, которого опер на работе видел только в дежурные смены. Потому всегда ему завидовал. С таким графиком даже прислуживать можно с удовольствием. Но удовольствием от капитана не пахло. Несло совершенно по-другому.
– Уроды, скаты, – начал он бубнить забираясь на заднее сиденье, – вот, что им неймется. Я утром на рыбалку собирался. Ну, не твари ли?
Он бросил под ноги свой выездной экспертный чемоданчик и надулся как воздушный шар. Не проткнуть бы.
– Может, еще успеешь.
С издевкой и улыбкой бросил ему через плечо водитель и со скрежетом всунул первую.
Машина прыгнула с места, ритмично подергалась и потихоньку покатилась вперед. В очередной день очередного месяца какого-то года. Прекрасно, понимая, что никто уже никуда не успеет.
Этот путь до места происшествия, на очередной выезд, скандал или потеряшку всегда оперу нравился. Как единственное, что могло нравиться на дежурной смене. Это было очень спокойное время. Его время. Такое, когда он полностью расслаблялся в предвкушении того, что сейчас там на месте нужно будет что-то делать, что-то писать, куда-то идти, кого-то искать. А пока это всё еще только предстояло, эти спокойные безмятежные минуты под колыбельную старого «УАЗика» его убаюкивали и усыпляли. Жаль только, ехать было недалеко.
В парке стало ветрено и холодно. Между деревьями еще висела мрачная ночная пелена, сквозь которую едва различались какие-либо силуэты. Будь то соседнее дерево или давно обесточенный фонарный столб. Местами асфальтированная дорожка то виляла, то выпрямлялась, гордо обозначая своё присутствие. Идти по ней было настолько неудобно, насколько неудобным было и само присутствие здесь в такое время суток при таких обстоятельствах. Метров через триста тропа привела к центру. Небольшую парковую площадку, где замерла странная фигура. Весьма несуразная, под стать самому месту. Огромная голова волчицы, склонившаяся перед ручьем. Запечатленная в одном моменте. Из черного металла, под тяжестью лет покрытая ржавой кожей. В планах градоначальников это был городской фонтан, но воду так и не подвели. Изнемогая от жажды, бедная волчица в надежде опустила свой взор вниз на землю, но земля эта не привыкла одаривать. Чудеса здесь если и случались, то только по заранее согласованному волшебству.
В тишине прошли дальше. Минут через пять уже были на месте. Тело лежало в стороне от изрядно затоптанной тропинки. За обочиной жизни. Между кустами дикорастущего шиповника. Царство его ярко-красных глаз покрылось утренним инеем, и под тяжестью ветки покорно склонялись вниз к земле, к её ногам. Именно ноги первыми бросились ему в глаза. Застывшие в грязной каше, безжизненные, словно часть манекена на свалке, использованная и более не нужная. Платье было изодрано. Мрачный темно-серый пуховик несуразно задран до уровня лопаток на спине. Какая-то нечеловеческая звериная жестокость была спрятана во всех этих складках, истерзанных лоскутах её одежды. Словно пережеванный сырой кусок мяса её выплюнули сюда между шипами кустарника, где она раздавленная и мертвая нашла приют. Лица практически не было видно. Застывшие подтеки крови. Волосы, сбившиеся в пучки и пряди. Глаза закрыты тяжелыми веками на засов.
Это был уже третий труп на его памяти. Достаточно, чтобы понимать, что нет в смерти ничего романтичного, ничего красивого, ничего такого, о чем можно было бы написать или рассказать кому-то. Смерть была проста, как смерть. Проста и неотъемлема, как, то единственное, что гарантированно нам с самого рождения. Но это была не просто смерть. Это было убийство. Убийство молодой девушки, женщины. Ровесницы его жены. Что задевало, выводило из душевного равновесия. Наверное, еще и потому, что это был лишь третий труп на его памяти.