На экране телефона Холмс я прочитал:
«Я могу сказать точно, что Леандра нет в городе. По крайней мере, под собственным именем».
«Его и не должно там быть, – ответила Холмс. – Мне нужны любые контакты, которые у тебя есть в Кройцберге и Фридрихшайне. Там нет какой-нибудь паршивой художественной школы? Будь на связи».
– Я не понимаю, что ты затеваешь, – прошептал я ей. – Я думал, мы едем в Берлин. Где этот Кройцберг?
– В Берлине, – сказала Холмс, как будто это само собой разумелось.
– Джейми? – окликнул отец.
– Ты не можешь переслать мне его письма? Я уверен, что они будут полезны.
Он колебался.
– Мне бы не хотелось, – сказал он наконец. – Но если тебе нужна конкретная информация, я могу ее тебе переслать.
– Почему бы просто не переслать письма?
– Если бы Шарлотта писала тебе ежедневно несколько месяцев, Джейми, скажи мне честно, ты бы переслал эти письма твоему отцу без колебаний?
– Конечно! – Конечно, нет, но времени для спора не было: вдали уже виднелся аэропорт. – Ну всё, мне пора.
– Ты должен мне пообещать, что не будешь искать Леандра сам. Он придумал сложную схему, и я не хочу, чтобы ты ему ее испортил. Обещай мне.
Не «это небезопасно». Не «я не хочу, чтобы тебе что-то угрожало». Он просто не хотел, чтобы я испортил Леандру прикрытие. Приятно знать, что отец как всегда сохраняет свои приоритеты.
– Обещаю, мы не станем за ним гоняться, – сказал я, сам не веря ни одному своему слову. – Устраивает?
– Мы приехали, мисс, – сказал шофер.
Рядом со мной Холмс дико рассмеялась, глядя в свой телефон.
«Я нашел вам проводника, – было на экране. – Но боюсь, ни один из вас его не одобрит».
– Нет. – Потому что теперь я четко вспомнил, кто работал на Майло Холмса. – Нет, никоим образом! – Потом я выплюнул несколько других фраз, которые услыхал на темной Брикстон-стрит из уст человека, приложившегося головой о бордюрный камень.
– Джейми? – спросил мой отец. – Что у тебя, черт побери, происходит?
Я прервал связь. Я не мог перестать смотреть на чертов экран телефона Холмс, на котором сейчас появилось: «Скажи Ватсону, чтобы следил за языком, хорошо? У тех, кто прослушивает мою линию, уши волдырями покрылись».
Невзирая на то что я болтался между Англией и Америкой всю свою сознательную жизнь (или именно поэтому), я никогда не путешествовал другими марш – рутами. Каникулы в нашей семье меня в восторг не приводили. Расти в Коннектикуте означало, что у меня будет обязательная поездка в Нью-Йорк вместе с семьей, но в нашем случае мы ели в китайских ресторанах и смотрели бродвейские шоу с тиграми на роликах. (В этом, как и в большинстве других вещей, я винил отца.) Переехав в Лондон, я по-настоящему уезжал куда-то на каникулы лишь однажды. Мать взяла напрокат дом-автоприцеп и поехала со мной и сестрой в Эбби Вуд. Это было на юге города, с милю от нашего дома. Все четыре дня, что мы были там, шел дождь. Нам с сестрой пришлось спать вдвоем на складной кровати, и в последнее утро я проснулся с ее локтем у меня во рту.
Короче, ничего похожего на поездку в Берлин с Шарлоттой Холмс в моей жизни не случалось.
Штаб-квартира Грейстоун располагалась в Митте, по соседству с северо-восточной окраиной города. Майло запустил бизнес как технологичную компанию, которая занималась наблюдением, но расширил свои операции, когда стало ясно, что определенные вещи людям не под силу. Всё, что я знаю, это что его наемники – бойцы и разведчики – стали основными независимыми силами в Ираке и что однажды Майло приказал своей охране обыскивать каждого на церемонии награждения выпускников восьмого класса Холмс.
Холмс поделилась со мной этим и прочим в такси по дороге из аэропорта, хотя в основном я был уже в курсе. Не знаю, считала ли она, что у меня плохая память, или просто болтала, потому что нервничала. У нее были причины нервничать. Через десять минут нам предстояло встретиться с тем, чей брат потратил прошлую осень, придумывая забавные и сложные способы убить нас, с тем, кто инсценировал собственную смерть, чтобы ускользнуть от своей семьи (и заключения), с тем, кого Шарлотта Холмс любила так сильно, что готова была сесть в тюрьму, потому что он не любил ее. Август Мориарти, доктор фундаментальной математики, с улыбкой Принца Очарование и братом по имени Адриан, который, вероятно, научил его всему, что знал о транспортировке и продаже украденных картин. Кого бы еще Майло выбрал нам в провожатые по городу?
Мне был нужен мой топор. Или голова Майло на колу.
В городе было теплее, чем в Лондоне, и никакого снега, и я понял, что я не знаю, где мы. Всё, что мне было известно о Берлине, содержалось в учебнике истории и фильмах о Второй мировой войне. Я знал о нацистах и о том, что Германия производит лучшие автомашины, что в их языке слова связываются вместе для выражения таких эмоций, названия которых я даже не знал. Моя мать любила ссылаться на «шаденфройде» – удовольствие от чужих несчастий, – смеясь под «Дорожные новости» по радио. «Какой глупец заведет машину в Лондоне», – говорила она. Мы ездили на метро как настоящие лондонцы или как, по ее мнению, должны были ездить настоящие лондонцы.
Берлин, который я видел сейчас, напоминал Лондон тем, что здания, которые мы видели, казалось, жили второй жизнью. У овощной лавки, мимо которой мы проехали, был фасад, как у музея. Почта выглядела галереей, старинная вывеска «Государственная почта Германии» выцвела над окном, в котором красовались скульптуры… ушей. Я заметил нарисованный фонарный столб на кирпичной стене позади настоящего фонарного столба. Стрит-арт был везде: на зданиях, на вывесках, он сползал с кирпичных стен на тротуары надписями: «Уничтожь капитализм», и «Верь во всё», и «Смотри в оба». Все надписи были на английском – как я понял, здесь все на нем говорили, хотя я помнил, что в городе полно художников-эмигрантов, привлеченных дешевой арендной платой и сообществом. Что меня больше всего поразило, так это что граффити не закрашивались. Как будто город и состоял из них, из преобразования и недовольства, так что новенькие и чистенькие витрины начинали казаться незаконченными. По крайней мере мне.
Примечания
1
Soirée (фр.) – вечер, вечеринка.
2
Фибромиалгия – хроническая мышечно-скелетная боль.
3
Таммани-холл – коррумпированная верхушка правящей в описываемый период времени в США Демократической партии, известная связями с преступным миром.