Начинало смеркаться, когда мы вышли, сели в автомобиль и Дашка, резко так газанув, вылетела на дорогу, где сбавила скорость, но поздно. Дорожный блюститель порядка заметил нас и стал сигналить. Испуганная Дашка остановилась. К ее окошку подошел молодой высокий негр в форме и попросил документы.
Документы Дашкины были всунуты в бардачок, который полностью соответствовал своему названию, найти там что-нибудь, особенно, когда над твоей душой стоит свирепый черный полицейский со свистком, не представлялось возможным. Видя, что Дашка завибрировала, я помогла ей искать со словами:
– Успокойся, чего ты боишься, что он без предупреждения стрельбу откроет?
Сергей как-то рассказывал, что их с приятелем остановили, они попытались по русской привычке выйти из машины, чтобы объясниться на свободе, где можно было помочь себе жестикуляцией для большей убедительности, но только приоткрыли дверь, как к их носу поднесли пистолет: – Сидеть.
В результате этих ещё и приукрашенных рассказов, Дашка, которую первый раз остановили, перепугалась.
Документы мы нашли, полицейский стал объяснять, что она превысила скорость, потом заглянул в машину, увидел на заднем сидении Ванюшку без ремней и спросил, сколько ребенку лет, а, получив ответ, стал объяснять, что только с шестнадцати лет можно ездить не пристегнутым, а до шестнадцати лет нельзя, это наказывается.
«И какого тогда черта ты спрашивал, сколько ребенку лет», с тоской думала я. «Видно же, что не шестнадцать», а черный блюститель порядка продолжал тараторить, что превышение скорости он нам не зачтет, а вот за непристегнутого ребенка нужно будет в суде платить штраф. Подробности разговора мне перевела Дашка позднее, а сейчас я только поняла про Ваню. В этих широтах темнеет быстро, и если в начале разговора мы видели полицейского, то когда стемнело, черный негр в темной форме исчез, в потемках сверкали только белые зубы да белки глаз, и звучал голос, неумолчно, раз двадцать пять повторивший:
– Сикстин, сикстин.
При этом он наклонял голову и заглядывал в машину, стараясь видимо именно до моего сведения, как более взрослой женщины, донести то, что он говорил, всё повышая и повышая голос, не видя никакой реакции на свои усилия.
Дашка поддакивала «Иес, иес», а я изображала глухую, как пень, бабку и так и промолчала весь разговор и, чем громче он орал, тем меньше я понимала и не произносила ни звука, ни гугу. Не хватало мне встрять со своим немыслимым английским, тогда бы простояли тут до утра.
Суд состоялся, когда я уже гостила в Индианаполисе, и Дашка заплатила пятьдесят долларов, 25 – штраф и 25 – судебные издержки.
19 января. Все утро пурга, валит снег, видимости никакой. Сережка уехал на автобусе на работу. У него много работы, он будет работать все выходные и некогда ему заняться организацией моей поездки в Индианаполис к Семену с Ниной. (Семен и Нина мои друзья, эмигрировавшие в Америку в 1994 году).
Утром опять лани подходили к окошку, и я вспомнила свою первую ночь здесь.
22 января, понедельник. В субботу Даша и Ваня играли в шахматы. Вдруг Ваня запротестовал:
– Мама, так король не ходит.
Я пошла глянуть, что они делают.
Дарья перепутала ферзя с королем, и теперь король беспризорный, бегал у нее по всей доске.
– Ты съел, – сердится Даша.
Под глаголом съел, подразумевается натуральное поедание фигур, у которых Ваня отгрыз верхушки, отличающие ферзя от короля.
25 января. Здесь живем, не запираясь. Уходя и оставляя Ванюшку одного, тоже не запираем его, нет бесконечного:
– Запри дверь и никому не открывай.
Я тоже сижу, не запершись, но когда оставляем квартиру пустой, уходим погулять все вместе, то запираем дверь на ключ, дорогой монитор могут стащить. К слову сказать, что когда поехали меня провожать, тоже оставили открытой свою халупу.
Тем не менее, Сережкин шеф, канадец, постоянно живущий в Америке, узнав, в каком районе Сережка снимает квартиру, сказал, что это опасный район.
– Конечно, – мой сын нисколько не огорчился, – конечно, опасный. Там ведь мы, русские, живем.
На ночь машину Сергей не закрывает.
– Полезут воровать радиолу и сломают стекло.
Публика здесь многонациональная, есть и американцы, ходят японцы или китайцы, не поймешь, кто именно. Эти не здороваются и не улыбаются, а две молодые европейского вида девочки проходя мимо меня, сидящей на кресле возле входа, всегда здороваются:
– Хай, – и улыбаются.
Тащила большую коробку из-под монитора на свалку, парень с девушкой спросили, нужна ли мне помощь, не прошли молча мимо.
Есть здесь русские и украинские семьи. Из Украины много евангелистов и баптистов. В одной семье трое мальчиков и двое бывают у нас, играют с Ванюшкой, когда не в ссоре.
Даша с Сережей больше общаются с товарищами Сергея, и с женщинами, которые учатся или преподают в университете. Дело в том, что эмигранты – это одно, а вот такие, как мои молодые Криминские, которые русские подданные и всегда могут или будут вынуждены вернуться на родину, – это совсем другое.
Вчера вечером мы ездили в Ванину школу, там нам должны были объяснить, как следить за учебой ребенка, и тем детям, чьи родители придут, выдать пиццу.
Ванька обмирает о пицце, и мы пошли. Здание школы мне понравилось, и внутри было светло, рисунки в духе Матисса на стенке, большой спортзал, на улице целая куча спортивных сооружений, но Даша школу ругает, говорит, контингент не тот, и хочет Ваню переводить в другую школу.
Не знаю, насколько смена учительницы и окружения, пусть не самого благородного, но привычного, повлияет на Ваню, он все-таки еще не очень силен в английском, и у него любовь с учительницей, чего может не быть в новой школе.
Приходил местный алкоголик, Боря из Люберец, жена евангелистка, вывезла его из России, двое взрослых детей тоже здесь, а он ходит к нам звонить своей любовнице в России.
– Бывшей любовнице, – поправляю я детей, – теперь через океан какая уж тут любовница, просто подруга.
Даша утром заказала мне билет в Индианаполис, сначала лететь придется целый час на каком-то маленьком самолете и только потом на боинге. Билет заказала на 6 февраля, очень мучилась, кассирша слишком быстро говорила.
Мой английский совсем беспомощен, я не понимаю, что мне говорят, и сама не могу подобрать нужных слов, путаюсь.
27-ого, в субботу, собрались с силами и поехали в музей стекла, где-то в милях 50 от Итаки. По дороге нас накрывал снежный буран, и не видно было ни зги, а на следующем витке горной дороги показывалось сквозь тучи яркое солнце, и видны были на склоне горы тени от бегущих облаков. Освещенные передние деревья загорались ярким золотистым цветом в контрасте с синими склонами гор, на которых лежала тень от облаков. Проехали эту долину и снова попали в снежную пургу, но температура была плюсовая, и снег на темной дороге таял.
Солнце здесь высоко, как у нас в середине марта, и поэтому все время кажется, что уже март, хотя таких перепадов температур, особенно вниз, как у нас в марте, когда вдруг пятнадцатого марта мороз 15 градусов, здесь такого нет, пока, во всяком случае.
Музей удивлял разнообразием форм и красок – казалось, что всё, что только может придумать человеческая фантазия, здесь есть. Огромные цветные вазы всех возможных цветов, от самых ярких до светлых, с переливами и переходами, фантастических размеров и маленькие с тонкими выписанными узорами на красном фоне, два кофейника совершенно разноцветных, один в фиолетово-синих тонах, другой в зеленовато-розовых с чашечками вместо крышек, а чашечки в виде шляпок, лягушки, ящерки на разноцветных камнях, красная лягушка, распластанная на бледно-сиреневом кристалле, литые стеклянные шары, в которых чего только нет: и цветы и кусочки пейзажей, черно-зеленые рожи в стиле модерн, красивая фарфоровая посуда, на скромную расцветку которой уже и глаз не глядит, уставший от красоты ваз и декоративных поделок.