Беловолосая девушка обернулась, чтобы Харон никогда не пришел в себя, но он успел закрыть глаза. Его тело словно осталось без хозяина. В этот момент позади зарычал Фокси, и дух Тоски исчез (скорее всего вернулся к подножию Великой горы, где последний раз ее и видел Паппетир). Рядом больше не было никого, даже портретов (Фокси скулил где-то в дальнем углу).
Харон открыл глаза, в которых по-прежнему горело зеленое, как малахит, пламя. Агент вспомнил, что держит магическую спичку. Он так же понял, что стоит возле портрета, от которого пахнет свежими красками. Он поднял спичку и увидел нечто знакомое. Цвет его бинтов было нетрудно распознать на бумаге, даже при красном и тусклом свете. Лицо мумии растянулось по вертикали, глаза стали широкими, рот где-то под бинтами приоткрылся (удивительно, но он всегда шевелил им оттуда). В глазах по-прежнему горело зеленое пламя. Магический свет в руке стал меркнуть, освещая все меньшую площадь. Агент захотел увидеть лицо изображаемого создания и поднял руку вверх. Спичка снова разгорелась, чтобы не только Харон, но и Фокси сумел разглядеть самое главное. Мумия увидела собственные глаза, в которых уже не горел зеленый (как малахит) свет. Это была всего лишь картина… Харон посмотрел на Харона и вздрогнул (впервые в жизни), когда догадался, над чьим портретом работал Фальк. Магический огонек разгорелся сильнее, чем когда-либо в своей короткой жизни, и сильнее, чем от него требовал хозяин (чтобы вскоре умереть). Благодаря предсмертному усилию огонька Харону удалось увидеть портрет самого себя. На портрете были очень точно переданы детали, и все было таким реальным, как будто Харон смотрит на себя в зеркало. Были переданы и глаза, и ссадины с дырками на плаще. Но лишь одно волновало агента (на картине у мумии не было правой руки, но по итогу его смутило нечто иное). Харон почему-то изображался с кровавой дыркой в груди, будто его пронзило маленькое пушечное ядро.
– Вздор! – усмехнулся Харон. – Художник, конечно, неплохой из него, но он так и не понял, что у этого тела нет крови…
Затем они погрузились в темноту, и Тьма нашептала, что осталось совсем чуть-чуть. И только Фальку было известно, что это значит.
XI
Белый зрачок застыл на месте точно так, как если бы слепой глаз не видел смысла двигаться и напрягаться. Тьма окутывала этот глаз, но он сопротивлялся, разрывал полотно и светил, чтобы Харон видел босые ноги и края рваного плаща.
Его рука лежала на коленях, а душа, похоже, – в пятках. Он неровно дышал, пытался остановить приступ, но что-то очень странное бурлило внутри и только собиралось раскалиться. Зеленые огоньки иногда пропадали на одно моргание, чтобы призраки не могли разглядеть агента на фоне крыльца самого зловещего дома в городке.
Харон засмеялся, и это было больше похоже на кашель тяжело больного старика. Он смеялся от того, что фонари погасли лет двадцать-тридцать назад (судя по внешнему виду), а Фокси совсем недавно грелся в их лучах. Возможно, его смешило то, что заказчик дела с привидениями оказался привидением, или то, что он заплатил правой рукой за портрет в профиль. Быть может, смешной была не мысль, а чувство. Чувство чего-то неизвестного, нового, будоражащего.
Харон встал со ступеней, и для этого он оперся на руку. Фокси спрыгнул следом. Забинтованный человек ничего не сказал своему спутнику, а просто подался в сторону дороги. Из-под плаща вырывались забинтованные ноги (сначала одна, а потом другая), рука была опущена в карман, а шляпа смотрела под ноги агенту, который решил вернуться домой.
– Уж лучше с охотниками обсуждать идеи, чем гоняться за призраками, – сказал Харон. Он ступал по сухим листьям, направляясь в сторону дома.
На улице бинты колыхались только тогда, когда они цеплялись за душный воздух и неприятные воспоминания о доме с «плачущими» портретами. Сырая земля старалась захватить стопы, оставить идущего на одном месте (наверное, от зависти, глядя, как все движутся дальше вместо того, чтобы лежать в виде ненужного комка грязи, под который, в придачу и вопреки поговоркам, течет вода).
Забинтованная нога принимала множество грязевых ванн до тех пор, пока не провалилась в бассейн с кучей дождя.
– Этого еще не хватало… – сказал забинтованный человек с тающей ногой.
Фокси выскочил из-за спины Харона и занес над головой острый хвост, как если бы солдату приказали охранять порох на корабле, и во время его дежурства за ящиком заскребла по полу крыса. Зверь закончил осмотр южной стороны дороги и перескочил внимание на северную. Там он и простоял, глядя на черную тропу, ведущую к городу с привидениями.
Харон остановился и осмотрел пропитанную дождевой водой ногу (точнее то, что от нее осталось). Бинты свисали до самого грунта (а затем еще на полшага вглубь, если бы лоскуты могли провалиться сквозь землю, чего, возможно страстно желал Харон в тот момент). Забинтованный человек вздохнул и продемонстрировал великолепную растяжку, согнув ногу. Наверное, он сделал это для того, чтобы сократить расстояние до глаз, в которых к тому моменту уже проснулось животворящее пламя. Оно (Флэйм), как и подобало эссенции такого рода, имело неестественный цвет (в данном случае зеленый, вероятно, в силу своей живительной силы). От размякшей стопы стал источаться пар, словно в ноге Харона закипел чайник. С каждым морганием конечность приобретала более приемлемую форму, пока наконец не приобрела форму стопы. Фокси раззевался, пока высматривал живые организмы на тропинке, по которой путники осуществляли один из самых наглых побегов.
«Надо было надевать сапоги… Кажется, я могу идти дальше», – подумал Фокси.
Они продолжили свой путь с сухими ногами. Еще пару минут спутники двигались с уверенностью, что идут нужным путем, которым, казалось, они и шли в этот кошмарный город. Казалось именно так, но оказалось, что Харон со своим молчаливым напарником вышли к черной (как уголь) улице со скрипящими калитками. Агент поначалу шел как ни в чем не бывало, но спустя дюжину морганий остановился и проанализировал своим творческим мышлением, где они очутились.
– Мы пришли в это место… Ну, почему именно сюда… Я же шел в другом направлении. Ладно, стоит попробовать еще раз.
Они развернулись и пошли единственным путем из городка. В спину им не подул ветер, но ударил скрип входной двери того дома, где недавно погибшие жители лили свои слезы на картинах давно умершего художника.
Лоскуты болтались только потому, что Харон болтал ногами и рукой, стремительно передвигаясь по слякоти. В темноте он не видел, куда ступает, но Фокси на этот раз шагал первым, чтобы принять все удары… Харон наступил в лужу через пять минут после того, как они начали свой поход. Они остановились, чтобы дать забинтованному человеку время для брани и восстановления (хотя ругань – это тоже своего рода регенерация, регенерация души). Прежде чем продолжить путь, Фокси обратился к луне, которая всегда привлекала его, возможно, представая перед ним в виде яркого мячика, который так хочется растерзать (жадно и свирепо). Луна, к слову, поменяла свое положение, и внезапно из-за спины переместилась вперед. Харон тоже это заметил, и его шаги стали еще быстрее (как у гнома, который возвращался в раздевалку за каской, перед этим вернувшись туда за перчатками, и которому еще предстояло вернуться домой за головой).
Фокси выбежал на улицу, которая начиналась после черной (как юмор Белого локона) тропы. Харон, возможно, обрадовался, ведь они вышли в какое-то другое темное место (нет, просто Харон плохо различает образы, и они на самом деле вышли на ту же самую улицу, что и в прошлый раз).