– Что за дневник, Верена?
– Просто дурость, – сказала я. – На случай, если нас с ним застукают, я покажу полиции свой дневник и расскажу, что я еще невинная маленькая девочка.
– В каком месте? – буркнул Филипп.
– Ты сам прекрасно знаешь, все сразу мои места! И это меня, заметь, выгнали из города. Но я не позволила полицейской взять пробы! – взвизгнула я, но тут же заткнулась, вспомнив о Ральфе.
– Как ты нашел дневник?
– Джессика! – подсказала я вслух. – Она в то утро скандалила, требуя, чтобы ты с ней лег, поскольку у нее овуляция… Я слышала, когда уходила в школу. Это же она же тебе принесла дневник. Так все было?
Филипп обозлился, но усидел на месте.
– А если и так, что это меняет?!
– Все! – ответила я. – Все! Ты сам же, наверное, и спалился! Сам ей сказал про нас. И она бросила дневник на стол. Она уже была беременна и прекрасно об этом знала. Она хотела быть уверенной, что ты не уйдешь. Ты сам это знаешь! Ты просто боишься остаться совсем без денег! Вот почему ты здесь!
– Ха! – сказал Филипп, словно чахоточный герой, который собирается застрелиться. – Просто хотел посмотреть на твою бесстыжую рожу.
– Как ты над ним ржешь, – вставил Ральф.
– Если бы я хотела обманывать тебя с кем-то, то начала бы с Цезаря… Пусть бы ржал!
Филипп моргнул.
Он выглядел так по-детски обиженно, что Ральф, не выдержав, рассмеялся.
– Не верь ей Фил, – сказал он, как-то вмиг оттаяв. – Цезарь – очень ценный производитель. Твой папа не позволил бы ему ржать над тобой с такой неопытной молодой кобылкой.
– Заткнись! – прошипел Филипп и поднялся. – Мой папа еще и твой папа. Хватит уже считать меня дураком! И я приехал говорить не об этом. Хотел увидеться с вами обоими до Штрассенберга и посмотреть в глаза. Представляю себе, как ты будешь ржать, когда я уеду.
– Мне делать больше нечего, кроме как зловеще ржать над всем, что ты делаешь! – буркнул Ральф.
Он сел на журнальный столик и прижав колено к груди, обнял себя за ногу.
– Придурок!..
Филипп показал ему палец и гордо прошел к двери и вышел на улицу.
Мы с Ральфом с интересом пронаблюдали, как он упорно мечется по заднему двору, пытаясь отыскать выход.
– Как думаешь, показать ему калитку, или пусть живет на заднем дворе, как кролик?
– А если он захочет крольчиху?
– Ну, вызовем кого-нибудь.
Я криво улыбнулась. Спросила, нервно заправив волосы за уши:
– Мне это кажется, или вы оба пытаетесь помириться друг с другом за счет меня?!
У Ральфа вытянулось лицо. Я вскинула руки.
– Да ради бога! В таком случае, он весь – твой! Пойду, вызову такси до вокзала.
– Ви!
– Этот ублюдок сломал мне жизнь. Опозорил, рассорил со всей семьей. А ты сидишь и думаешь, как с ним помириться. Ты никогда меня не любил. Ни как девушку, ни как ребенка. Я просто повод, Ральф. Просто повод.
– Прекрати это! – сухо оборвал он. – Ты звучишь не осмысленнее, чем он, – Ральф не договорил: Филипп вошел в гостиную и гордо, как Дон Кихот вышел в нужную, на это раз, дверь.
ЧАСТЬ 3.
I Верена.
Три главных правила
– Не волнуйся, – сказала я Ральфу, который явно нуждался в этих словах. – Запомни главные правила. Их три. Штрассенберг всегда примет Штрассенберга, вне зависимости от дальности родства. Штрассенберг встает за Штрассенберга везде и всегда. Фамильный графский замок – место, где все мы равны и… единственное место, где мы можем расслабиться и искренне ненавидеть друг друга, так что не принимай все на свой счет.
Ральф усмехнулся, но больше из вежливости.
– Надеюсь, графиня в достаточной степени Штрассенберг, чтобы принять меня.
– Марита тебя примет, – сказала я. – Иначе, ей придется отменить гала-ужин для не-членов семьи. На это она никогда в жизни не пойдет. Так что не беспокойся.
– Ты говоришь не смолкая, – оборвал он. – Волнуешься?
– С чего вдруг?
– Из-за встречи с отцом…
– С которым из них? – огрызнулась я. – Вас уже четверо и как знать: Джесс может замутить с санитаром.
Ральф не ответил: наша машина тронулась, проехала еще пару метров и снова встала примерно в ста метрах от парадного входа. Лужайка перед домом была круглая и я увидела номера одного из отъезжающих лимузинов. Михаэль! Водитель Лизель Маркуса.
Сердце забилось где-то у щитовидки, руки вспотели и напряглись. Лизель не было в городе, но мой отец… мой настоящий отец, приехал.
– Не волнуйся, – предложил Ральф. С улыбкой, но без издевки. – Главное, не забудь принять его, как принято среди Штрассенбергов.
Я посмотрела на его профиль.
– Ты издеваешься?
– Нет, – сказал он устало. – И я не ржу.
Когда мы, наконец, смогли выйти из машины, отдав верхнюю одежду кому-то горничных, Ральф был куда взволнован ее меня. Марита и Себастьян, как всегда лично, приветствовали гостей и все то время, пока мы стояли в очереди, глаза Ральфа не отрывались от хрупкой фигурки жены отца.
– Не волнуйся, – снова сказала я. – Она – никто. Женщины в нашей семье – расходник. Мы не имеем своего мнения, а если имеем, то храним его при себе.
Ральф не ответил.
Он выглядел ослепительно в своем черном смокинге и ярко-белой рубашке, но чувствовал себя совсем не так хорошо. Этикет, знакомый с детства всем остальным, произвел на него неизгладимое впечатление. Ральф всегда был честолюбив и сама мысль, что он отныне – один из Штрассенбергов, заставляла его подрагивать.
Он достиг зенита в своей же собственной голове. И тем не менее, он не был законнорожденным. Он сомневался.
Очередь возбужденно жужжала: всем хотелось как можно скорее представиться, засвидетельствовать свое уважение и сесть за стол. Этикет был давно изучен и надоел, но кормили у Мариты превосходно.
Я видела, как Ральф рассматривает гостей. Его тут, конечно, все уже знали, но он пока еще никого не знал. И когда люди, при виде единственного брюнета, запросто подходили представиться и напомнить о том, что виделись на свадьбе Филиппа и Джесс, он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Ты сотни раз его видел у меня дома, – сказала я, очередному жополизу, – хватит уже притворяться! Ты в Штрассенберге. Расслабь батоны…
Жополиз покраснел.
– Отлично выглядишь, Ви! – сказал он вместо того, чтобы расслабиться. – Ты уже видела, кто приехал? Пьесвятой отец дядя Фьедди!
Туше!
Часть меня трепетала от мыслей о предстоящей встрече с ним, другая часть дрожала от ярости. После того, как мы с Ральфом вернулись в Гамбург, я жила с ним. И папочка ни разу, ни разу не попытался со мной связаться!.. Я сказала себе, что если нас с ним посадят за один стол, я может продекламирую что-нибудь подходящее, но если нет – нет. Если он не хочет со мной общаться, я тоже не захочу!
– Верена-солнышко, как ты выросла! – пропела Марита протягивая руки.
На мой взгляд, я не выросла – ни на сантиметр, ни на килограмм, но спорить не стала. Без Лизель я чувствовала себя неуютно. Особенно с Маритой, такой холощено-светской. Себастьян без церемоний обнял Ральфа за плечи и хлопнув по спине, сказал просто:
– Ты, верно, помнишь мать Фила.
– Графиня, – почтительно поклонился Ральф.
Марита подала ему руку для поцелуя, – как требовал этикет и он, как я его инструктировала, почтительно поцеловал воздух над ее кольцами.
– Добро пожаловать в семью! – сказала Марита.
Как мать и жена, она конечно же всеми фибрами восставала против его присутствия. Но, как женщина, она не могла не чувствовать его шарм. Ральф был красив и выглядел драматически, чего ей всегда недоставало в его отце. А Марита больше всего на свете любила драму. Не потому ли окружала себя дергаными людьми «искусства».
– Филипп уже приехал? – спросила я.
– И даже выжрал полбара, – ответил граф.
– Себастьян, прошу тебя!
– Ты уже просила, теперь заткнись…
Я прокашлялась.
– Я посадила вас за наш стол, – сказала графиня. – Надеюсь, что вы не против, – она чуть потупилась, метнув короткий взгляд на старшего сына.
Филипп уже, конечно, переругался со всеми. Судя по взглядам, которыми его провожали, – даже не один раз. Он ставил рекорды по разбиванию отношений. Похоже, Себастьян все знал. Я вздрогнула, когда Филипп элегантно развернулся на каблуках и направился нам навстречу.