Когда подъехали к дому, сталинке в переулке рядом с Большой Спасской, её снова колотило в ознобе, и хотелось одного: завернуться в одеяло, прижать колени к животу и закрыть глаза.
В углу просторной кухни стоял накрытый чёрным покрывалом телевизор – как попугай, которого отправили спать, накинув на клетку полотенце. Так Росомаха блокировал датчик движения – система считала, что в квартире никого нет. Простой трюк, работал только на старых моделях.
Окно в одной из комнат было заклеено голографической плёнкой – обманкой для дронов. Если смотреть снаружи, то видно в него было всегда одно и то же: стол, стул, кровать, закрытый шкаф. Изнутри Росомаха для надёжности заделал окно пенопластом и ковриками для йоги, чтобы не засекли тепловизором или виброметром. После этого комната на первом этаже сталинки превратилась в непроницаемый для внешнего наблюдения бункер: преступление покруче, чем маску надеть посреди улицы.
В бункере Росомаха готовил плакаты: выписывал по расчерченному на квадраты ватманскому листу буквы слоганов.
– Сразу развернём?
– Подождём, пока толпа соберётся. Когда оттеснят и начнут винтить.
У Росомахи были длинные и жилистые руки, как у скалолаза, бандитский подбородок и невысокий лоб. Он был похож на Росомаху из комикса – даже бакенбарды отпустил – только в лёгкой категории, сухой и быстрый. А. говорила: тебе пойдут татуировки, рукав в японском стиле. Он смеялся: зачем, это же особая примета. А. делала новую тату раз в полгода. «Это мой спорт», – отвечала, когда спрашивали, куда ей столько и осталось ли ещё место. Ей нравилось трогать свежий рисунок, нравилось острое ощущение исколотой кожи, нравилось чувствовать мир на один слой чётче.
– Я таблетки принёс, – сказал Росомаха. – На столе, на кухне.
– Теперь хорошо бы меня с ними не повязали. Потом скажут, что наркотики.
– Всё равно скажут. Они всегда это говорят.
Он закончил рисовать. На полу лежали два ватманских листа с разными лозунгами. «ЧЕЛОВЕК – ЭТО НЕСООТВЕТСТВИЕ» и «ВЛАСТЬ ЧЕЛОВЕКУ».
– Как думаешь, какой взять?
– Давай оба возьмём, а там посмотрим по ситуации.
***
Ночью в температурном мороке А. снится, что ей четыре года, она лежит в своей кровати, на неё накатывает её первый детский грипп. Свет блестит, будто воздух стал твёрдым, а потом со стеклянной раскрашенной под кусок агата лампы под потолком свешиваются и тянутся к ней узкие и гибкие тёмно-коричневые дракончики размером с кошку, с зазубренными хвостами и чёрными беличьими глазами на сморщенных лицах старичков. А. кричит родителям, показывает рукой на лампу: смотрите, смотрите, вот они! Взрослые возле кровати поднимают лица к потолку и вместо того, чтобы прогнать тварей, начинают фотографировать их на смартфоны, показывать друг другу снимки, смеяться и неразборчиво о чём-то говорить, как будто А. нет в комнате, и как будто под потолком не вертится клубок блестящей, как радар-блоки киберпсов, плоти.
А. просыпается в лихорадке.
***
В воскресенье, в одиннадцать, в толпе напротив жёлтой церкви в ста метрах от Тверской она находит точку равновесия, прислонившись к гранитной стене, зеркальной и прохладной, как остуженный парацетамолом лоб. На стену отбрасывает тень огромная липа, до А. добираются только редкие блуждающие лучи. Когда рядом проходит человек, она чувствует запах духов, запах пота, запах табака. Росомаха где-то неподалёку, под футболкой у него обёрнут вокруг тела лист с нарисованным лозунгом. Можно закрыть глаза, нырнуть в темноту, потом открыть глаза, всплыть на поверхность и снова увидеть его, вот он, в двух метрах, в трёх.
Движение в толпе возникает внезапно, как будто вынимают пробку из ванны с водой. Люди начинают идти, бежать, наталкиваются друг на друга, звуки становятся громче и беспорядочнее, потом в шуме возникает ритм – тяжёлый ухающий звук «Ха! Ха! Ха!» – и когда она в очередной раз открывает глаза, видит Росомаху, он протягивает ей руку:
– Бежим, вытеснять начали!
Вдали солнце блестит на хромированных лапах псов.
А. отталкивается спиной от прохладной зеркальной стены, плывёт за Росомахой в горячей волне, в человеческой раскалённой реке. Солнце падает сверху, гигантским катком катится по толпе, осколки света летят из окон и витрин в глаза. Позади плавятся в пластиковой оболочке чёрных радар-блоков кибермозги. Из динамиков раздаётся: «Ха! Ха! Ха!», как будто смеётся кто-то невесёлый, стальные лапы скребут по асфальту.
Они доходят до пересечения с Дмитровкой, встают в толпе возле фонаря, напротив витрины Louis Vuitton.
– Ты как?
А. смотрит на Росомаху:
– Я, как обычно, в чёртовом гриппе. Я клетка революционного вируса в теле общества, ты же в курсе. Доставай плакат.
Вокруг них обычные воскресные физические, пушечное мясо, хиппи, цветные, доходяги, торчки, женщины, ветераны движения с 2012 года.
Росомаха запускает руку под футболку, дёргает, как будто это не плакат, а бомба, поднимает над головой.
Чешуйки засохшей туши падают, кружась в воздухе как чёрный снег. Они ещё не успевают осесть на его волосах, а справа из тени, от барельефов с бородатыми мужиками, выдвигается «Стальная фаланга». Бойцы быстро и смешно идут короткими, как в спортзале на разминке, шагами. Возле бетонного здания под синими соснами стоит огромный человек с узким шрамом вместо рта, его небольшую голову обтягивает выцветший рыжий берет.
3. Лишнев
Бизнес-аналитик туристического агентства «Антидот» Лишнев обычно обедал в одиночестве – не в офисной столовой, а в кофе-зоне за углом от ресепшена.
Еду Лишнев приносил с собой, в пластиковых контейнерах. Он бы и за рабочим столом ел из своих контейнеров, но так делать ему запретила Марина, вице-президент по клиентскому сервису, сказала: пахнет твоя курица на весь опенспейс.
Девочкам на ресепшене тоже пахло, но прямо сказать Лишневу об этом они не решались и не любили его молча, даже по утрам не здоровались, как будто не было его в природе: не человек, а пустота с запахом курицы.
Место в офисе у Лишнева было козырное, насиженное, у дальней от входа стены, в углу, и в рабочее время он для разгрузки смотрел порно, а когда заводился так, что не мог больше терпеть, шёл в офисный туалет и мастурбировал, сидя на унитазе.
Контейнер из-под еды тоже мыл в туалете.
Дежурный охранник офиса видел на своих мониторах всё, что происходило в опенспейсе, и мог догадаться, почему Лишнев проводит в туалете так много времени, но, как и девочки на ресепшене, предпочитал с ним не связываться.
Лишневу полгода назад исполнилось сорок. Он жил один в маленькой съёмной квартире на улице Вавилова, неподалёку от метро «Университет», хотя прописан был в гораздо более просторной трёшке на Большой Спасской вместе со своим отцом. Отец Лишнева вскоре после смерти жены поселил у себя женщину Любу. Люба вела хозяйство, убиралась, готовила и спала с отцом в одной постели. Она была на тридцать лет моложе отца Лишнева и на два года старше самого Лишнева.
В прошлом году Лишнев заезжал к отцу проверить, что у него и как – Люба мыла пол в белой комбинации на тонких бретельках, чёрных велосипедках до середины мощных икр и чёрных хозяйственных перчатках. Перчатки от воды блестели как в БДСМ-порно. От Любы пахло горячо и потно, жёлтые волосы прилипли ко лбу, лицо у неё было розовое, а рот – большой и шумный, она всасывала через него воздух и громко выдыхала, как будто штангу поднимала. Когда Лишнев вошёл, Люба поздоровалась с ним и продолжила мыть пол, низко наклоняясь и отставляя зад, а потом остановилась, разогнулась и спросила Лишнева, почему он так на неё смотрит.
С тех пор Лишнев в квартире на Спасской не появлялся.