Однажды его даже попросили обуздать даосского мастера, служившего вану Сонджо, – он использовал даосскую магию во зло.
Говорят, И Хван взглядом мог заставить ребенка упасть с дерева.
Говорят, он мог общаться с чудовищами.
Говорят, он проглотил лисью бусину, чтобы научиться колдовать.
Возможно, именно поэтому лисы боятся даосов.
9
Скутер Джихуна ловко лавировал между машинами в пробке. За спиной юноши развевался флажок с названием бабушкиного ресторана.
Мотороллер еле-еле развивал скорость до сорока километров в час и в любой момент грозил развалиться. Смертельная ловушка на изношенных колесах. Ну в самом деле, неужели хальмони совсем не заботило личное благосостояние собственного внука?
Оставалось лишь надеяться, что скутер не сломается, когда Джихун будет объезжать какой-нибудь пыхтящий автобус.
Близлежащие районы кишели сетевыми магазинчиками и кофейнями. Двери со свистом распахивались, и наружу вслед посетителям неслись громкие попсовые песенки. Джихун подтанцовывал в такт.
Когда парень свернул на крутой холм, скутер все же не выдержал и умер. Сколько Джихун его ни уговаривал, последние пять кварталов до ресторана пришлось идти пешком. Он думал было бросить скутер на полпути, но потом решил, что бабушка не оценит, если он будет разбрасывать на дороге всякий хлам, и покорно дотащил его до дома.
– А вот и твой любимый внук, хальмони. – Джихун вошел в ресторан и стянул с себя куртку. В воздухе витал запах ччигэ, даже несмотря на то, что кухню закрывали по понедельникам, когда бабушка готовила кимчхи[56] и прочие гарниры.
Джихун уже чувствовал пряный аромат квашеной капусты.
– Я наверху, – раздался голос со второго этажа ресторана.
Бабушка сидела среди пластиковых тазиков. Столы были сдвинуты в сторону, чтобы не мешать ей работать. В части емкостей лежали еще сырые кочаны, другие же были заполнены капустой, перемешанной с ярко-красной массой. Джихун подцепил один лист – пальцы тут же стали красными, как кровь, – и положил в рот. Горько и остро – все как он любит.
Бабушка погрузила руки в резиновых перчатках в таз с кабачками.
– Джихун-а, еще одна доставка.
– Но мы же уже закрыты. И скутер сдох, – Джихун запихнул в рот еще кимчхи.
– Что, опять? – Хальмони шлепнула внука по руке, когда он потянулся за третьей порцией. – Впрочем, неважно. Поезжай на автобусе. Нужно отвезти это в «Ханян». – Женщина махнула рукой в сторону двух контейнеров, аккуратно замотанных в розовую атласную ткань.
– Зачем? – Одно название этого жилого комплекса заставило Джихуна вздрогнуть. – Кому это?
– А кто еще там живет? – цокнула языком хальмони. Обычно на этом Джихун бы сдался, но в этот раз он скрестил руки. Он решил твердо стоять на своем.
– Зачем ты ей что-то отправляешь?
– Бери контейнеры и не груби, – бабушка даже не посмотрела на него.
– Не понимаю, чего ты о ней так печешься. У нее вообще-то муж есть. И то, что она – твоя дочь, не значит…
– Не смей так говорить о собственной матери. – На этот раз в голосе хальмони послышались стальные нотки, и Джихуну пришлось сдаться.
– Она мне больше не мать, – пробормотал парень, забирая контейнеры.
На улице, точно чувствуя его гнев, собирались темные густые облака. Джихун успел дойти до остановки, когда понял, что оставил в ресторане куртку. Он взглянул на дорогу и решил, что не будет возвращаться. Все равно он был настолько зол, что не чувствовал холода.
Джихун вышел к шоссе и сел в подошедший автобус, кашляющий выхлопами. Плюхнувшись на заднее сиденье, парень положил контейнеры себе на колени, и они как будто нарочно подпрыгивали каждый раз, когда автобус наезжал на выбоину, усугубляя его и без того плохое настроение.
Джихун глядел в окно, всеми силами стараясь не думать о женщине, которая бросила его, – и, конечно же, не мог выкинуть ее из головы.
Из детства ему запомнились две вещи: долгие родительские крики и понимание, что они его не любят. После каждой ссоры отец топил горе в бутылке, а мать становилась все злее и ожесточеннее. Маленького Джихуна ругали и били как за то, что он слишком громко кричал, так и за то, что он сидел слишком тихо. Когда мальчику исполнилось четыре, отца арестовали. Тогда мать Джихуна немедленно подала на развод и переехала вместе с сыном в квартиру над рестораном хальмони.
Жизнь с хальмони напоминала солнечную погоду после долгих лет подземного обитания. Бабушка заботилась о нем, мыла, кормила. Дарила игрушки и одежду. Однако, когда мать Джихуна попросила дать ей карманных денег, хальмони вручила дочери фартук и велела идти зарабатывать.
Как-то раз, когда Джихуну было почти пять, он сидел на кухне во время обеда. В комнате пахло дымящимся на плите ччигэ – соленым и чуть-чуть острым; запах щекотал ему ноздри. Хальмони напевала старую народную песенку, которую услышала по радио, а Джихун подпевал, хотя и не помнил слов. Однако бабушка смеялась, глядя на его старания, и мальчик воодушевленно продолжал петь.
Так они и пели – под кухонный шум и крики в обеденном зале, – когда на кухню зашла мама с полным подносом грязных тарелок. Волосы у нее вывалились из-под резинки, обрамляя покрасневшее лицо, а на щеке виднелось пятнышко соуса.
Джихун тогда подумал, что нет никого красивее ее.
Обрадовавшись маминому появлению, мальчик спрыгнул со стула, подбежал к женщине и обнял ее за колени.
Поднос выскользнул у нее из рук и с грохотом приземлился на пол. Один из стаканов, разбившись, рикошетом рассек Джихуну щеку.
– Джихун-а! – закричала женщина. – Ты зачем под ноги кидаешься? Что ты вообще здесь забыл?
Мать схватила его и ударила по попе. От страха Джихун даже не почувствовал боли.
Он беззвучно заплакал. За свою короткую жизнь он уже понял, что, если не хочешь получить еще больше, лучше плакать молча. От слез защипало порез на щеке.
– Ёри-я, – строго начала хальмони, но тут мать Джихуна накинулась на нее:
– Нет! У меня уже в печенках это сидит. А все из-за него! – Она ткнула пальцем в сторону Джихуна, ревущего над разбитыми тарелками и разбросанной едой. – Если б не он, мне бы не пришлось выходить замуж. И я не застряла бы тут! Не чувствовала бы себя такой жалкой!
И с этими словами она убежала, оставив хальмони с Джихуном одних на грязной кухне.
Неделю спустя мать познакомилась со своим будущим мужем.
От этого воспоминания Джихуну свело челюсть, как будто он съел что-то кислое. Он нечасто вспоминал о той сцене, но никак не мог ее забыть. Джихун много раз задавался вопросом: неужели именно в тот момент он потерял ее? Если бы он не был таким растяпой… Если б он не путался под ногами… Может быть, тогда бы мама не ушла.
Юноша выглянул в окно. Улицы становились все шире, а здания – выше. Автобус пересек реку Ханган и ехал навстречу роскоши и богатству Апкучжон-дона[57].
Джихун терпеть не мог этот квартал. Не из-за чистоты и современного вида, не из-за показного хвастовства богатством, про которое даже в других странах пели. Просто потому, что здесь жила она. Она бросила его и уехала сюда.
Джихуну понадобилось целых четыре минуты, чтобы собраться с силами и позвонить в дверь квартиры, где жила мать.
Глазок камеры повернулся к нему. Парень почувствовал себя взломщиком. Он отвернулся, испугавшись, что ему откажутся даже открывать дверь.
– Кто там? – раздался из-за двери бодрый голос.
– Доставка, – выдавил парень.
Дверь открылась с радостным переливающимся писком.
На женщине было ярко-желтое платье. Волосы завязаны в коротенький хвостик, на талии – розовый фартук с кружевом. А на руках – сонный младенец.
– Джихун-а?! – удивленно воскликнула женщина.
Парень уставился на младенца. Тот уставился в ответ – взгляд любопытный, маленькие кулачки сжимают воротник ее платья.