Я представляла, как его тошнит, он задыхается, изо рта идет пена и он судорожно хватается за горло. Это надо прописать в Уголовном кодексе: лучшее средство профилактики убийства — богатое воображение.
— И теперь ты на себя злишься?
— Ну раз уж мне не удалось убить мужа, я ему изменяю.
— Мне не очень-то нравится то, что ты говоришь. Получается, что ты со мной только из-за него.
Ксавьера успокоила Северину, прижав к себе:
— А ты сама? Что ты чувствуешь к своему элегантному Франсуа-Максиму?
— Он же красивый, правда?
— Да, не могу не согласиться. Но при этом он такой безукоризненный: хорошо причесан, хорошо воспитан, хорошо откормлен, отлично одет, в отличной спортивной форме — даже как-то неловко.
— Вот забавно… на меня он производит точно такое же впечатление. Я всегда чувствовала себя рядом с ним пустым местом.
Вдруг Ксавьера вспомнила о времени и бросилась к своему мобильнику:
— Северина, мне надо бежать. Я записана к врачу.
— Что-то серьезное?
— Да нет, пустяки.
Северина помогла ей одеться, и это стало поводом к новым ласкам.
Ксавьера подошла к комоду, на котором лежала сумка из зернистой кожи цвета засахаренных каштанов:
— Какая прелесть!
И, не спросив разрешения, она схватила сумку, стала ею любоваться, потом открыла. Во внутреннем кармане лежала записка на желтой бумаге. Пораженная Ксавьера вытащила ее и прочла: «Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто». А снизу другим, незнакомым почерком было приписано: «Я тоже тебя люблю».
— Но…
— Это подарок от Франсуа-Максима.
— Северина, я от тебя получила такую же записку.
Побледнев, она развернулась к Северине, чтобы посмотреть на нее:
— У тебя все в двух экземплярах: и любовь, и записочки!
Северина возмутилась:
— Да я тебе клянусь, что не писала этого!
— Рассказывай!
— Я клянусь тебе, Ксавьера, здоровьем моих детей!
Ксавьера, остановившись перед такой горячностью, приняла ее уверения, тем более что в памяти у нее всплыли кое-какие детали. Кажется, она еще где-то видела такую желтую записку. Она сосредоточилась и вспомнила сразу две вещи: как Квентин Дантремон вытащил похожую бумажку, перед тем как нацарапал фразу, прилагавшуюся к той розе; и этот учитель философии, Том, как бишь его там, рассматривал такую записку, пока шел через площадь и проходил мимо ее лавки.
Она хотела было поделиться своими открытиями с Севериной, но сообразила, что у нее нет ни секунды.
Через десять минут Ксавьера уже была у своего гинеколога, доктора Плассара, окна которого выходили на авеню Лепутр, тенистую улицу, засаженную каштанами.
— Здравствуйте, Ксавьера, вы перезаписались на более раннюю дату — мы должны были увидеться через шесть месяцев. Что-то случилось?
— Обычное дело: у меня менопауза.
— Ну, в вашем возрасте это вполне возможно.
— У меня прекратились месячные, иногда я чувствую себя ужасно усталой и еще… как бы это сказать… соски очень чувствительные.
— Да, обычные симптомы. С мочеиспусканием трудности есть?
— Нет, все в порядке! А что, и такое бывает?
— Давайте я вас посмотрю.
В следующие пятнадцать минут она решила отстраниться от собственного тела как можно дальше; безразлично, с отсутствующим видом она дожидалась, пока врач не произведет осмотр и не возьмет все анализы, какие считает нужным.
Когда он попросил ее одеться и несколько минут подождать, она устроилась в кресле в приемной и задремала.
Вскоре доктор Плассар разбудил ее, пригласил снова зайти в кабинет и предложил сесть.