Теперь, наблюдая, как растет их потомство, она знала, что главные свои обязательства перед Франсуа-Максимом выполнила. Но вместо радости ее охватили новые страхи: останется ли она и дальше привлекательной для него? Не бросит ли он ее? Вдруг ее зрелое тело, которое скоро уже не сможет рожать детей, лишится для него очарования? Ей казалось, что для супругов, долго проживших вместе, совершенно нормально перестать испытывать влечение друг к другу, и во время каждого акта она боялась, что он окажется последним. Этот страх отвлекал ее, сбивал с толку, не давал расслабиться… В общем, за пятнадцать лет Северина ни разу не смогла подпустить мужа к своему обнаженному телу без внутреннего трепета.
А с Ксавьерой, как только миновала растерянность, — ей ведь и в голову не могло прийти, что она окажется в постели с женщиной, — она почувствовала себя в безопасности. В Ксавьере было больше чувственности, чем сексуальности, — и Северина прониклась мыслью, что встретила идеальную для себя партнершу.
С Ксавьерой была другая история. Прижавшись к своей возлюбленной, она как бы освобождалась от части самой себя и становилась другим человеком. С Севериной она была очаровательной, смешливой, ласковой и внимательной, сбросив шкурку вечно недовольной брюзги. Если бы соседи рассказали Северине, какой им видится Ксавьера — хамоватой злюкой и скупердяйкой, — она решила бы, что это шутка: ей-то Ксавьера дарила букеты, книги, интересовалась мельчайшими подробностями ее жизни, искрометно шутила и выглядела самой веселой и ненавязчивой подругой, какая только может быть, — если, конечно, не считать той пощечины.
На самом деле в объятиях Северины Ксавьера отдыхала от самой себя. Ей не очень нравилось, какой она стала: иногда она злилась за это на себя, чаще — на других, особенно на Ориона, который своей беспомощностью, беспечностью, патологической невнимательностью просто вынудил ее сделаться разумной, расчетливой, отвечать за них обоих. Его легкомыслие придавало ей тяжеловесности. Да-да, эта беспечная птичка заставила ее вжиться в новую роль. У нее не было выбора! Если бы она доверила ему дела, они оба уже оказались бы на улице или вообще умерли с голоду… И теперь она злилась на мужа, который заставил ее превратиться в злобную мачеху. К тому же, по какой-то нездоровой внутренней логике, чем осмотрительнее она становилась, тем он был бесстрашнее, чем больше она критиковала людей, тем больше он их расхваливал. Короче, каждый из них заставлял другого глубже погрязнуть в своих недостатках. И ей теперь уже ничего не нравилось в их совместной жизни: ни она сама, ни муж, но все же она пыталась ее сохранить. Зачем? Да просто по привычке. Из лени. Из корысти. Причины, которые какому-нибудь пылкому влюбленному показались бы мерзкими, но Ксавьере они представлялись очень даже убедительными.
— А ты знаешь, Северина, что я спец по части ядов?
— Ты?
Северина прыснула. С ее точки зрения, трудно было придумать более экстравагантное увлечение.
— А почему? Ты собиралась изучать химию?
— Нет.
— Медицину?
— Нет.
— Значит, фармакологию?
— Да нет, слушай, люди изучают эти профессии, когда хотят лечить других. А я собиралась убить. Убить Ориона.
— Ты шутишь, что ли?
— Успокойся, я не дошла до того, чтобы перейти к делу. Я как евнух в гареме: он знает, как это делается, но не может это сделать.
— Ты хотела убить Ориона?
— Сто раз! Тысячу раз! Мильон!
— Что же тебя удержало?
— Ну есть же у меня совесть. Но все равно каждый раз такое облегчение — убить хотя бы мысленно. Я представляла, как его тошнит, он задыхается, изо рта идет пена и он судорожно хватается за горло. Это надо прописать в Уголовном кодексе: лучшее средство профилактики убийства — богатое воображение.