– Ты что ли, Кузьма? Сейчас будем.
Контрразведчик и разведчики поднялись в начало улицы и сели под огромной берёзой. Степан погладил шершавый ствол великанши:
– Ей лет сто.
Егор снисходительно улыбнулся:
– Лет семьдесят ей.
– Откуда такая точность? – Степан удивленно глянул на Егора.
– Возле моего дома растёт берёза таких же размеров, и осталось ей жить лет пятьдесят. Такой век берёз. Когда вернусь с войны, рядом со своей красавицей посажу молоденькую берёзку, чтобы символ России и красоты не иссякал в веках.
Степан усмехнулся:
– Интересный ты человек, гармонист, усмехнулся Степан, – в отношении тебя у командиров есть идея.
– Что за идея? – оживился парень.
– Потом скажу, а теперь приготовьтесь: наши «герои» на подходе.
Петраков с товарищем вынырнул из темноты и, увидев несколько человек, удивлённо пожал плечами.
– Нам, наверное, предстоит секретная операция, но я, товарищи бойцы, всегда готов к выполнению любого боевого задания.
– В таком случае сейчас идём с нами к командиру для получения дальнейших указаний, – контрразведчик взмахом руки пригласил всех следовать за ним.
Командир батальона, занимавший для своего штаба просторный дом, строго посмотрел на вошедших партизан и рукой пригласил сесть за стол.
– Я не буду терять время и задам один лишь вопрос: откуда у нас в отряде появляются фашистские листовки?
Голубев оживился:
– С воздуха гады сбрасывают.
– И я так думаю, – подхватил версию Петраков.
Командир батальона повертел листок в руках:
– Так-то оно так, но вот вопрос: слишком уж часто эти листовки прямо под ноги бойцам попадаются, и самолётов немецких вроде над нами столько не летает. Что вы думаете по этому поводу?
– Разрешите, товарищ командир? – Егор насупил брови.
– Давай, Алексеев, выкладывай свою версию.
– Я так думаю, что эти листовки кто-то специально под нос нам суёт. Я бы этого гада своими руками расстрелял.
– Я твои чувства понимаю, Егор, – командир положил листовку перед Петраковым на стол, – вот ты, Петраков, скажи, где ты хранил картошку в зимнее время, когда жил в деревне до войны? И сколько тебе колхоз выдавал зерна, и что ты с ним делал? Мне ещё задать тебе вопросов на колхозную тему или этих достаточно, чтобы ты нам правду о себе рассказал?
Петраков сжался, побледнел и ничего не ответил.
Командир батальона стукнул кулаком по столу.
– У тебя есть шанс остаться в живых, хотя, сам знаешь, у нас с такими как ты разговор короткий.
– Я всё скажу, – Петраков поднялся с места, – в отряде есть человек, которому я подчиняюсь. Он и снабжает меня листовками. А в мою задачу входило их распространение среди партизан, – предатель замолчал и напрягся в ожидании своей участи.
– Спасибо за бдительность, – Степан пожал руку Голубеву, – я забираю Петракова в свой отдел для дальнейшей с ним работы.
– Надеюсь, – командир батальона улыбнулся, – о нашей бдительности узнает весь отряд.
– В этом не сомневайтесь, – контрразведчик отдал честь.
– В таком случае все свободны, кроме Алексеева.
Когда бойцы вышли, командир похлопал в ладоши.
– А теперь о приятном. Пора твою «Тулу» испытать на прочность, а тебе какое-то время побыть артистом. Завтра перед отбоем командир разрешил устроить для бойцов отряда концерт силами гармонистов. У нас их вместе с тобой – трое. Твоя задача – согласовать со всеми репертуар.
– Я, конечно, не профессионал, – Егор выпятил грудь вперёд, – но с большим удовольствием выступлю на концерте и организую всё, как положено.
На следующий день, за два часа до наступления темноты, в одной из лесных котловин, где звук летит только вверх сквозь верхушки вековых деревьев, собрались партизаны, свободные от боевых заданий и дежурств.
Когда все, кто смог прийти, разместились вокруг импровизированной сцены, Алексеев и два его товарища вышли к зрителям и грянули «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…». После этого номера каждый гармонист выступил со своей программой. Алексеев, выслушав самодеятельных артистов, сразу же запел частушки:
Распроклятая Германия
Затеяла войну.
Взяли милого, хорошего —
Оставили одну!
Отчего же не приходится
С залеточкой гулять?
Двадцать третьего июня
Он уехал воевать.
Не виню я ягодиночку
И армию свою,
Виню я Гитлера поганого,
Проклятую войну
Ехал Гитлер на Москву
На машинах-таночках,
А оттуда, из Москвы —
На разбитых саночках.
У московских у ворот
Удивляется народ:
Немцы ходят в наступленье
Только задом наперед.
Ой, яблочко,
Да наливается.
Наша Русь на врага
Поднимается.
Ой, яблочко,
Растет, красуется.
Ведь не так страшен черт,
Как малюется.
Ой, яблочко,
Да так и сочится.
Враг живьем не уйдет,
Не воротится.
Ой, яблочко,
Да розмариново.
Да всех врагов истребим
До единого.
Скоро Гитлеру могила,
Скоро Гитлеру «капут»,
А советские машины
По Берлину побегут.
От Москвы и до Берлина
Дороженька узкая.
Сколько Гитлер ни воюй,
А победа – русская.
Партизаны, партизаны,
Партизаны-молодцы.
В партизанах наши братья,
В партизанах и отцы.
Партизанка моя мать,
И отец мой – партизан,
И сама я – партизанка,
На боку ношу наган.
Эх, подруженька, подружка,
Давай елочки садить,
Чтоб отважным партизанам
Легче фрицев было бить.
Партизаны молодые,
Молоды да удалы:
На большак сражаться ходят,
Не жалеют головы.
А мой милый – партизан,
Охраняет линию,
Чтоб советскую машину
Не взорвало миною.
С партизаном я гуляю,
Он находится в лесу.
Я, молоденькая девочка,
Поесть ему снесу.
Скоро кончится война,
Скоро Гитлеру капут,
Скоро наши черноглазые
С победою придут.
Закончив петь частушки, Алексеев поднял руку вверх и улыбнулся.
– Я не ожидал увидеть сегодня здесь столько прекрасных женщин, а поэтому специально для них и для одной кареглазой девушки, в которую я влюбился с первого взгляда, исполню свою любимую песню. Егор подошёл к своей избраннице и запел:
– Если кареглазая девушка сегодня не захочет услышать от меня признание в любви, то завтра я с гранатой брошусь под вражеский эшелон.
От этих слов среди зрителей прокатилась волна смеха. Девушка, которую звали Аня, смело вышла на сцену и посмотрела на гармониста.
– Егор, завтра я тоже брошусь с тобой под поезд, но останусь девушкой.
Теперь уже более мощная волна смеха вырвалась из котловины и полетела к небесам. Среди хохота были слышны выкрики бойцов: «гармонист, не по зубам орешек», «мы ждём от тебя завтра подвига», «Аня – городская, а ты деревенский». Егор набрался храбрости и выдохнул:
– Да, я – «деревня», но о жизни я знаю много чего, потому что деревня – это исток жизни.
Политрук Маркин, который стоял рядом с Аней, вышел на сцену и хлопнул Егора по плечу.
– Эшелон можешь взрывать при условии, что ты останешься живым. А о любви скажу так: партии небезразличен моральный людей. Откровения товарища Алексеева согласуются с моральными принципами поведения советского человека.
Аня снова вышла на сцену и топнула ногой, посмотрев на других гармонистов.
– А ну-ка, сыграйте нам с Егором барыню. Я хочу посмотреть, герой ли он на самом деле и так ли ловок, как о нём говорят.
Гармони как по команде запели, Егор подпрыгнул вверх, потом присел, а после пошёл выплясывать вокруг своей барыни-сударыни. Девушка величаво пошла шажками, окунаясь во всё более сложные элементы танца, стуча ножками по земле. Когда танцоры достигли вершины мастерства, музыканты вдруг заиграли вальс, и котловина с бойцами мгновенно закружилась в вихре этого прекрасного танца. Егор кружил Аню и говорил ей о любви, о свидании. Девушка хихикала от смущения и невзначай прижималась к парню.
После концерта состоялось свидание двух военных людей, но что было на нём, знали только влюблённые, тёмный лес и звёзды, поблескивающие в верхушках деревьев.
Возвращаясь со свидания, Алексеев вспомнил свою деревню, родных, Настю с просьбой «забеременеть её». Егор улыбнулся и подумал: вот вернётся он с войны, тогда они и обсудят этот вопрос на сеновале. Настя вряд ли из деревни куда-то денется.