После расстрела диверсантов Голубев подошёл к Алексееву и, прищурившись, проговорил:
– Когда командир говорил о бдительности, я сразу же стал всех подозревать.
– И меня что ли в подозреваемые зачислил? – удивился Егор.
– Насчёт всех я, конечно, перегнул палку, но кое-кто у меня вызывает интерес.
– Об этом надо доложить контрразведчикам, пока они здесь находятся, – Егор незаметно показал рукой на группу партизан, – видишь среди них долговязого? Тебе к нему.
– Это мой хороший знакомый, – кивнул головой Голубев, – профессиональный военный разведчик по имени Степан. Он послан штабом в наш отряд для усиления.
– Чтобы не вызвать подозрение у других бойцов твоим интересом к этому человеку, я, как разведчик, сначала сам подойду к нему и приглашу в укромное место на разговор.
Спустя некоторое время Кузьма Трофимович, стоя под раскидистой елью, докладывал Степану:
– Есть в отряде боец, который, возможно, не за того себя выдаёт. Он назвался крестьянином и колхозником. А руки его говорят о том, что они крестьянской работы никогда не видели.
Контрразведчик хмыкнул:
– По-твоему, Кузьма Трофимович, если человек колхозник, то его руки должны быть в навозе и в мозолях.
– А хотя бы и так. Ему за сорок, но это не главное. А главное то, что у меня есть факты.
– Тебя, товарищ Голубев, следовало бы зачислить в нашу команду. Ну, каковы твои факты?
– Когда мы прошлой весной помогали местному населению с пахотно-посадочными работами, то я этому бойцу, между делом, предложил походить за плугом, а не коня водить в борозде.
Степан усмехнулся:
– Отказался что ли?
– Отказался, сославшись на какой-то застарелый перелом руки.
– Очень заслуживающий внимания факт, и как же этого лентяя с белыми ручками зовут?
Голубев быстро скрутил «козью ножку».
– Это Никифор Петраков. Кстати, вы там у себя хорошо его документы проверили?
– Этого я не помню, – пожал плечами Степан, – проверю. Ну и какой ещё у тебя есть неопровержимый факт в отношении этого Никифора?
Кузьма Трофимович подкурил самокрутку.
– Смеётся тот, кто смеётся последним. Когда я у него в разное время невзначай спрашивал, когда сеют озимые, когда телится корова, где и как он мелет зерно, то Петраков всегда уходил от ответа, переключаясь на другие темы.
– Я из города, поэтому не знаю ответов на многие эти вопросы, – хмыкнул Степан.
– А ты попробуй задай такие вопросы настоящим колхозникам в отряде, так они дадут такие исчерпывающие ответы, что сам не возрадуешься, – Голубев полной грудью сделал затяжку самокрутки.
Контрразведчик стал серьёзным.
– Так, товарищ Голубев, давай только без самодеятельности. Одно дело выдавать себя за другого по каким-то личным мотивам, и другое дело, вредить отряду и советскому государству, – Степан закурил папиросу, – что мы можем ему предъявить? В чём его вина перед отрядом? Он предатель, трус? Уклоняется от заданий или тебе в спину стрелял?
– Ты – контрразведчик, ты должен врага носом, глазами и душой за километр чувствовать и видеть, – Голубев глубоко вздохнул, при этом пропустив через лёгкие очередную порцию дыма.
– Хорошо, я его проверю, но скажи: этот Петраков в разговорах хоть словом ругал советскую власть, товарища Сталина?
– Не замечал, но не нравится он мне, хоть убей. – Голубев погасил окурок о ствол ели.
Степан вдруг задумался, а потом произнес:
– Кое-что мне пришло на ум, и это надо проверить. Тебя, товарищ Голубев, попрошу к Петракову пока не цепляться.
Когда контрразведчик ушёл, Голубев посмотрел на Егора и спросил:
– Как ты думаешь, что пришло в голову Степану? Что странного может происходить в нашем отряде?
Алексеев, не задумываясь, выпалил:
– Как что! Силкиных, которые сожгли деревню, убили Гришу и радиста, вывели на чистую воду.
– Это уже в прошлом. Напрягай мозги, разведчик, что периодически появляется в отряде?
– В отряде бойцы часто находят вражеские листовки, – Егор вдруг хлопнул себя по лбу, – они могли прилететь и с неба, но по местам обнаружения большинства из них можно сделать вывод, что их доставляли в отряд по земле. Но для этого врагу надо было незаметно отлучаться из лагеря.
– Для этого есть ночь, очевидно, есть связной, есть где-то и обусловленное место для встреч. Против нас готовиться операция по окружению и уничтожению. Партизанская зона с сотней свободных деревень, со своими аэродромами, со свободными «Суражскими воротами», соединяющими отряды с большой землёй, в тылу немецкой армии фашистов просто бесит. Вот они нас и подрывают внутри, обещая сдавшимся золотые горы в виде обеспеченной жизни и доблестной службы на благо рейха. Но что-то я не припомню случаев перехода партизан на сторону врага.
– Мне тоже такие случаи неизвестны, но о наших выводах надо доложить Степану, – предложил Егор.
– Я уверен, завтра он сам к нам пожалует и скажет «спасибо».
Алексеев задумался. Он знал содержание многих немецких листовок, которые убеждали население, что партизаны наносят им больший вред, чем немецкая армия, что партизаны – это бандиты, грабящие свой народ. Фашистские листовки призывали и самих партизан сдаваться и обещали, что сдавшиеся будут обеспечены достойной жизнью, а их семьи не будут страдать. Тем крестьянам, которые не уйдут в партизаны, обещали передать в полную частную собственность крестьянские дворы и приусадебные участки, освободив от налогов, при этом пороча колхозный строй. Помнил Егор наизусть и стишок из одной листовки: «Бей жида – политрука, рожа просит кирпича!». Некоторые листовки призывали убить Сталина и убивать жидовско-коммунистических преступников. Знал Алексеев и то, что за хранение и даже чтение немецких листовок грозила смертная казнь, поскольку листовка являлась своеобразным «пропуском» для сдачи в плен с сохранением жизни. Зная это, Егор в случае обнаружения фашистской пропагандистской бумажки немедленно её сжигал.
Алексеев, выйдя из задумчивости, протянул руку Голубеву.
– Пора спать.
– Пора. Встретимся завтра.
Но спать разведчикам в эту ночь не пришлось. Степан «завтра» ждать не стал. Поздно вечером он прискакал в расположение батальона на своём вороном коне и, вызвав Голубева и Алексеева в дом командира батальона, сказал:
– Пошли брать Петракова, у меня с собой есть фашистская листовка.
В это время Петраков, сидя на лавочке возле маленького дома размером пять на пять метров вместе с сенями, выкурил самокрутку, вошёл в дом и гаркнул:
– Эй, Ванька, ты спишь?
С печки раздался голос:
– Я засыпаю, время отбоя.
– Маня, а ты?
Женщина, которая выглядела намного моложе своих пятидесяти пяти лет, отозвалась с высокой лежанки, пристроенной к печке:
– Тебя жду, Никифор.
– Ну, коль дождалась, слазь ты с этих нар и ложись на кровать.
– А ты что на нары полезешь? Ты на них не поместишься.
– Зато у тебя кровать двуспальная.
Маня притихла.
– Чего молчишь? Ты для начала, Маня, скажи, где твой муж и дети? Ты такая красивая, молодая, – мужчина снял с себя брюки, рубашку и расстелил кровать.
Женщина всхлипнула:
– Я – безмужняя. Был у меня один женатый мужчина, я после него даже поправилась, а в округе из-за этого заговорили о моей беременности. Но из наших отношений получилась одна пустота. Мужчина вскоре вернулся к своей жене.
Петраков подошёл к женщине, погладил её волосы:
– Маня, я – не насильник. Давай хотя бы на время войны побудем мужем и женой, а потом видно будет.
Маня молча сползла с нар и легла на кровать. На женщине была надета лишь одна ночная рубашка.
Степан с двумя партизанами подошёл к маленькому дому, прислушался, постучал в окно и посмотрел на Голубева. Кузьма Трофимович прильнул к стеклу.
– Эй, бойцы, вас командир вызывает. Я жду вас возле большой берёзы на холме. На сборы даю десять минут.
Из темноты с другой стороны окна раздался голос Петракова: