Юный возраст д'Артаньяна делал его крайне чувствительным ко
всем женщинам, лишь бы они были молоды и красивы. Это
обстоятельство, равно как и необычная для Гаскони красота
незнакомки, послужило причиной того, что юноша моментально натянул
поводья. Ни хозяин, ни конюх не озаботились тем, чтобы подержать
стремя приезжего столь незначительного вида, — а своего
собственного слуги у д'Артаньяна, разумеется, не было (вообще
никогда в жизни). И потому он покинул седло самым будничным
образом, попросту самостоятельно спрыгнув на пыльную землю. Тогда
только его соизволил заметить сонный конюх — и повел мерина в
конюшню со скоростью, которую оценила бы любая меланхолическая
черепаха. Хозяин гостиницы, правда, держался несколько живее, как
и было положено человеку его ремесла, вынужденного расточать
комплименты всякому проезжему, даже столь непрезентабельному на
вид, — дело в том, что д'Артаньян, впервые выбравшийся в большой
свет, с трактирщиками, тем не менее, был знаком (эта порода во
множестве встречается и в Гаскони), а потому с самого начала,
словно бы невзначай, потряхивал своим кошельком с таким видом,
словно там вместо жалкого десятка экю звенела пригоршня
полновесных золотых луидоров или двойных испанских пистолей.
Звон этот, несомненно, был для хозяина гостиницы сладчайшей
на свете музыкой, — а потому юному гасконцу незамедлительно были
предложены лучшая в Европе комната и лучший в мире обед. Первое он
незамедлительно отклонил, опасаясь нанести урон своим скудным
средствам, а второе охотно принял и в ожидании обеда занял место
на галерее в нескольких шагах от очаровательной незнакомки, не
обратившей на него, увы, особенного внимания. Д'Артаньян, хоть и
происходивший из глухой провинции, все же был обучен азам этикета
и был не настолько неотесан, чтобы откровенно таращиться на
незнакомую даму, без сомнения, принадлежавшую к аристократическим
кругам. Однако он, не чуравшийся охотничьих забав, как истый
гасконец, умел и краешком глаза наблюдать за тем, что происходило
поблизости, — умение для охотника небесполезное. Его
первоначальные впечатления подтвердились полностью — молодая дама
была ещё прекраснее, нежели казалось на первый взгляд, и при
мысли, что через каких-то пару часов их пути бесповоротно
разойдутся, юный гасконец ощущал мучительную сердечную тоску. Его
воображение, в родной Гаскони делавшее д'Артаньяна опасным как для
смазливых горничных, так порою и для их благородных хозяек,
разыгралось невероятным образом, рисуя вовсе уж несообразные с
унылой действительностью картины…
Плохо только, что действительность порою невероятно уныла.
Д'Артаньян осознал это, когда в ворота «Вольного мельника» влетел
всадник на великолепном испанском жеребце, при виде которого
молодая красавица сделала непроизвольное движение, подавшись к
самым перилам. Без сомнения, именно этого дворянина она и ждала.
Это, конечно же, был дворянин — человек лет около тридцати, с
черными проницательными глазами, бледным лицом, крупным носом и
черными, тщательно подстриженными усами, на вид решительный и
опасный. Как недоброжелателен ни был к нему д'Артаньян с первой же
минуты, он вынужден был признать, что незнакомца не портит даже
шрам на левом виске, напоминавший старый рубец от пули.
Незнакомец спрыгнул с коня, небрежно отвернувшись от
благородного животного с таким видом, словно не сомневался, что о
нем моментально позаботятся. Так и произошло: стряхнув сонную
одурь, к коню бросились конюхи и слуги, спеша подхватить повод.