Воротами, в принципе, могли бы послужить любые два дерева, но всё дело в том, что на скамье сидела очаровательная девушка в атласном голубом платье и белой ажурной шляпке и посматривала в открытую книжку. Делала вид, что увлечена чтением, но больше следила за молодыми футболистами. А те тоже притворялись, что увлечены игрой, однако, кроме мяча здесь был магнит попритягательней. А ясный солнечный день, да и вся жизнь впереди, обещали много чудес и радости. И счастья.
– Ладно, Джесси, хватит пинать мяч без толку, – сказал, наконец, Питер, останавливаясь. И крикнул, обращаясь к девушке на скамье: – Мэри, пойдешь с нами в гребной клуб?
– И буду там смотреть, как вы веслами воду месите? – Задорно откликнулась она. – Тоже мне – удовольствие! Нет уж, я лучше Китса дочитаю.
– И что ты в нем нашла? – проворчал Джесси. – Йетс, на мой взгляд, гораздо тоньше. А уж его «Ветер в камышах» вообще… Певец «кельтских сумерек» одним словом. Не даром Нобелевскую премию получил.
– А по мне так ничего лучше Киплинга нет, – заявил Питер. – Поэт-воин. Слава Британии – его стихия.
– Но в армию так и не попал из-за близорукости, – насмешливо возразил его друг.
– А твой Йетс – оккультист. И Киплинг Нобелевскую премию еще раньше взял. Первым из англичан.
– Хватит вам спорить! – остановила их девушка. – Нашли чем меряться. Готовились бы лучше к Оксфорду. Экзамены на носу. Письменную работу одолеете? Эссе напишите? Или только футбол и бокс с греблей на уме? Ты, Питер, уже выбрал факультет?
– Он – за тобой, куда ты – туда и Пит, – усмехнулся Джесси. – Лингвистический или любой из гуманитарных наук. Ему всё равно. Решать тебе.
– Ты за меня не отвечай, – смутился юный лорд. – Сам-то с нами или всё на биологию и медицину тянешь?
– У меня отец и мать были врачами, и дед тоже, не то, что твои предки, сэр Стоун. Одни воины и управленцы, как твой папа. Так что, пожалуй, и я не стану менять традицию.
– Мы с тобой одной крови, ты и я! – Возразил Питер.
– Я ведь говорил, без Киплинга никуда! И все-таки тебе лучше идти в Вулидж, Королевскую военную академию. Прямая дорога. Уинстон Черчилль, хоть и дальний ваш родственник, это бы одобрил, ведь и сам выходец из Сандхерста.
– А с кем теперь воевать-то? С русскими?
– С Гитлером, ответил Джесси.
– Что Гитлер, он разве опасен?
– Опасен, бестия, еще заявит о себе. Чувствую, что большая война ещё впереди, но против Британии кость слаба. Сломается.
– Войны не будет, – вмешалась в разговор Мэри. – Наши политики всегда найдут правильное решение, договорятся и привезут нам мир из любой точки.
– Не верю я никому, – вновь проворчал Джесси. – А к большой войне готовиться нужно. Врачи понадобятся. И офицеры. Вы его речи слышали, видели его? Он же больной, безумец.
– Надо будет – повоюем, – твердо заявил Питер. – Но сейчас ни о чем таком думать не хочется. Здоровью вредит. А насчет Гитлера ты ошибаешься.
– Нет, мой друг! Версальский договор его не устроит, за Великой войной придет другая! У нас есть всё, колонии по всему миру, протектораты, доминионы и прочие владения, у русских земли на тысячи миль. Посмотри на французскую карту… Гитлер захлёбывается от зависти. Немцы опоздали; мир поделен давно, они остались с фигой и пытаются сесть за стол, где все места заняты.
– Насчет «здоровья» будешь теперь обращаться только к Джесси, – мило улыбнувшись, проворковала девушка, пытаясь поменять тему. – Станешь его первым пациентом.
– Не первым. Нулевым, – поправил Питер.
– Почему «нулевым»? – Удивился Джесси.
– Первый может оказаться и последним. У нерадивых эскулапов часто именно так и бывает в таком сложном деле, как медицина. А вот за нулевым пациентом очереди нет, – пояснил Питер. И засмеялся своей шутке. Потом добавил: – И сколько бы не было за моей спиной больных, при сложении с нулем их число не изменится. Так что твоей врачебной практике эксперименты надо мной нисколько не повредят.
– Остряк! – отмахнулся от него Джесси. – Ну а ты, Мэри? Будешь у меня лечиться?
– Сначала заболеть надо. К тому же, я ворчунов не люблю.
– А весельчаков? – спросил Питер.
– Их больше.
– Тогда… Выходи за меня замуж. Я серьезно. Заявляю при всех: при Джесси и перед прахом Вальтера, любимой гончей моего прадеда.
Девушка ответила не сразу, сначала внимательно посмотрела на него:
– Я подумаю.
– Вот черт! И тут меня опередил… – проворчал Джесси. – А ведь я первым хотел сделать ей предложение. Только у меня это было запланировано на завтра.
– А для этого надо быть не первым, а нулевым, то есть математически абсолютным, – подытожил юный Стоун. – Это, друг мой, четвертый или нулевой закон термодинамики: теплота от нагретой части изолированной системы распространяется на все её элементы. Вот я и распространяю её на своих друзей. Ноль – начало и бесконечность. Точка замерзания воды, отсчет долготы, Гринвичский меридиан, порог слышимости в акустике, любимое число Декарта и Ньютона, основа трудов Птолемея, символ всей индийской и шумерской философии.
– А теперь еще и медицины, – засмеялась девушка, выслушав его сумбурный монолог.
– Ты сам-то понял, что сейчас говорил? – сконфуженно спросил Джесси.
– Нет, – честно признался Питер. – Но главное – сказал. Так что, уж извини, брат.
Они действительно были настолько дружны, что считали друг друга кровными братьями. А после того, как почти семь лет назад Джесси Оуэнса усыновили родители Питера, это практически так и было. Но с последними словами юного лорда из ветвистого ливанского кедра с громким карканьем вдруг взлетела ворона и стала кружить над их головами.
– Странно… Откуда она тут взялась? – Задумчиво промолвил Питер, глядя, как черная птица нарезает круги в солнечном небе. – Раньше они сюда не залетали. Сходить, что ли, за винчестером?
– Брось, – отмахнулся Джесси, но тоже не спускал глаз с этой предвестницы беды.
Мэри молча смотрела ввысь. Все трое были заворожены этим зрелищем, которое таило в себе какой-то мистический знак.
А Питер все-таки быстро сбегал в дом за ружьем и, почти не целясь, – он был отличный стрелок – произвел меткий выстрел в сторону Ричмонд-парка.
Красногорский лагерь, 22 мая 1945 года, день. Продолжение
С личными вещами, особенно с наградами и погонами, одни пленные расставались легко, словно отряхиваясь от прошлого, другие – с болезненным сожалением, как бы прощаясь навсегда с близким преданным другом. И тех, и других было, примерно, поровну. Все они, один за другим, проходили мимо комендатуры и бросали в деревянные ящики и картонные коробки то, что было запрещено в лагере. Конвоиры поторапливали тех, кто задерживался.
Запнулся на минуту возле наполовину заполненного ящика и Питер Стоун, хотя никаких личных вещей у него в карманах не было. Выворачивать нечего, кроме капитанских звездочек, стилизованных под Орден Бани – еще в товарняке на восток он снял их и положил в карман; лишние недоразумения и конфронтации ему ни к чему. Ему было их жаль, и тем более не следовало обращаться с ними столь непочтительно – швырять в ёмкость, смешивать с нацистскими регалиями. Поэтому Стоун завернул свое добро в платок, нагнулся и бережно опустил вниз, найдя им укромный уголок сбоку. Далее в окне регистрации и приема личных вещей он сдал стандартный военный ручной хронометр, выданный на сборочном пункте в Англии, а квитанцию аккуратно сложил вчетверо и положил в карман вместе с фотографией.
Питер с грустью вздохнул, но поторапливаемый конвоирами, двинулся дальше – вместе с цепочкой военнопленных – к блочному дому, совмещавшему столовую и кухню. В длинном помещении с тремя рядами дощатых столов и лавками горел верхний свет, хотя за окнами и без того хватало яркого солнца. В торце столовой находились два небольших окна, через которые выдавалась пища. Стоун получил свою миску щей, тарелку каши с говядиной, кружку компота и выбрал свободное место за столом. На нем уже были расставлены блюдца с кусочками масла и корзинки хлеба.